Теперь ребята частенько бегали на плотину. Внизу бурлила мутноватая, похожая на плохо заваренный чай вода. Изредка еще проплывали громадные льдины, в водоворотах вставали торчком бревна.

На плотине всегда весело. День и ночь стоят с хитроумными удочками рыболовы, «стегают» ими мутную воду. Глядишь, какой-нибудь счастливчик и подцепит здоровенную рыбину. Тогда ему все стараются сказать какое-нибудь хорошее слово, некоторые заискивают. И совсем не потому, что надеются на что-то: просто счастливцу почет и уважение.

…Чуть побольше месяца оставалось до летних каникул. И от этого больше стало на уроках рассеянных взглядов, озорства.

В один из таких солнечных веселых дней Марусю Борисову обидел Диамат Песочкин. Обидел крепко. Маруся даже плакала.

Дело было так.

После звонка, когда учительница вошла в класс, Маруся вдруг испуганно вскрикнула. Она сидела неестественно прямо, побледневшая, с расширенными от страха глазами.

— Что с тобой? — встревожилась Елена Григорьевна.

Маруся показала дрожащей рукой на сумку. По выражению ее лица можно было подумать, что там лежит сотня гадюк.

Учительница с опаской заглянула в сумку, и на лице ее отразилось удивление.

— Кто положил эту гадость? — медленно и рассерженно спросила она.

Класс затаил дыхание. Не понимая, в чем дело, ребята недоуменно оглядывали один другого. Правда, двое — Федька Сыроегин и Диамат Песочкин — чувствовали себя гораздо свободнее. Вот Федька подтолкнул Диамата, и тот, ухмыляясь, поднял руку.

— Можно мне?

Класс оживился. Обычно Диамат еле выдавливал из себя слова, а здесь, видимо, захотел что-то сказать; все смотрели на него с любопытством, даже Елена Григорьевна.

— Пожалуйста, Песочкин, — сказала она.

Диамат пожевал губу и стал говорить без запинки, как хорошо вызубренный урок.

— Я думаю, мышонок забрался к ней в сумку сам. Он бродил, бродил там, поесть ничего не нашел и сдох… от огорчения.

Ребята стали смеяться, и Диамат стал смеяться, но, заметив, что Елена Григорьевна сердито смотрит на него, внезапно смолк.

— А разве тебе известно, что лежит в сумке? Значит, мышонка положил ты?

Диамат растерянно поежился. Такого вопроса он не ожидал. Он ущипнул Федьку, но тот не обратил на это внимания. Федька смирно и ласково поглядывал на Елену Григорьевну. Весь вид его будто говорил: что касается меня, то в этой плохой истории я нисколько не замешан.

Тогда Диамат стал оправдываться и запутался еще больше.

— Стыдно, Песочкин, — сказала Елена Григорьевна.

На перемене обозленный Диамат налетел на Марусю. Девочка не защищалась, она только закрыла лицо руками и заплакала.

Валерка не стерпел: сжав кулаки, бросился на Песочкина. Пора отучить обижать девочку.

— Чего толкаешься? Чего толкаешься? — делая страшные глаза, с угрозой выкрикнул Диамат. Он вплотную подступал к Валерке и стал живо оглядываться, будто опасался, что кто-нибудь может помешать их драке. Диамат знал, что ничего так не действует на противника, как вот эти опасливые взгляды по сторонам.

Но Валерка не испугался и готов был помериться силами. Они разошлись, пообещав поколотить друг друга в следующий раз. Уходя, Валерка сказал:

— Еще раз тронешь ее — спуску не дам.

— Посмотрим, — загадочно ответил Песочкин.

Валерка пошел разыскивать Марусю. Она стояла в пустующем классе у открытого окна и плакала.

Перед этим ее пытался выгнать из класса дежурный Федька Сыроегин. Он громко кричал:

— Выходи, Бука! Класс проветривать буду.

Маруся даже не обернулась. Тогда Федька безнадежно махнул рукой и сам выскочил за дверь.

— Отчего ты такая плакса? — спросил Валерка, вычерчивая на полу носком ботинка замысловатые линии.

Маруся вздрогнула и заревела еще пуще. Валерка беспомощно оглянулся: он не знал, как вести себя в таких случаях. Ему было жалко Марусю. Она неплохая девочка, бросает снежки не хуже любого мальчишки, а плавает, говорят, как рыба. Валерка, наверно, так не умеет плавать. Правда, она иногда молчит подолгу, будто у нее отбирают на это время язык. Поэтому и прозвали ее Букой.

Марусю не любили в классе. У нее даже подруг не было, потому что с ними надо время от времени убегать в тихий уголок и шептаться и визжать от восторга. А она не умела этого делать.

— Говорю — не плачь. Хочешь, поколочу Диамата? Хочешь?

Скажи только Маруся «да», и пошел бы Валерка. И не сдобровать бы, по всей вероятности, увальню Диамату. Но Маруся отрицательно покачала головой.

За окном на голую ветку липы села маленькая птичка, отряхнулась и засвистела беззаботно. Маруся подняла на нее заплаканные глаза и, к удивлению мальчика, начала подсвистывать пташке. По лицу ее скользнула слабая улыбка. Валерка слушал как зачарованный.

Маруся здорово умела подражать птичьему пению, но, видно, птичка все же осталась ею недовольна: укоризненно скосила выпуклый, как бусинка, глаз, встряхнула крылышками и улетела.