«Я знаю, Юль.»

Вот тут я натурально опешила. Смотрела в бездушные литеры без обилия смайлов в стиле моей позитивной приятельницы, а смысл написанного ускользал, не желая прожигать нейроны неотвратимостью конца.

«Да? Откуда же… и что ты знаешь?»

«Наши родители вертятся в политике. От отца узнала. Мы долго не могли в себя прийти.»

Мне хочется закричать. Написать ей, что все не так. Что этого просто не может быть… Но я ничего этого не делаю.

«Элька знает?»

Как будто это единственное, что меня должно сейчас волновать.

«Да… Извини, я была в шоке… Не стоило, наверное. Ты как?»

«Плохо…»

«Юль, не ври мне. Он же заставил тебя. Ты сама этого не хотела. Я между строк тогда почувствовала…»

О мертвых – либо хорошо, либо ничего. Я молчу, пальцы отказываются повиноваться.

«Я скучаю, Лекси…»

«Возвращайся. Мы тебя вытянем. Мы всегда умели помогать друг дружке. Только не плачь. Это же был несчастный случай, хорошо, что ты не находилась в доме, когда рванул тот баллон.»

Вот, значит, как там все преподнесли… Несчастный случай. У меня нет сил общаться дальше, и я дрожащими пальцами с обилием опечаток набираю ответ. Все со мной будет хорошо. Я к концу августа вернусь, совсем скоро. Пойдем в караоке? Ты помнишь, как я красиво исполняю «Арию»? Помнишь, после этого нам даже прислали бутылку дорогого вина и попросили исполнить на бис «Беспечного ангела»? Вот в тот паб и пойдем. Все равно мне рано еще замуж! Нет, боже упаси… Ну какой друг из крутой семьи? Лекс, ты вообще понимаешь, что сейчас сказала? Прости. Я немного не в себе. Мне сейчас не надо никаких отношений. Все равно, таких, к которым я привыкла, больше никто не даст…

Мы прощаемся, пообещав друг другу списаться позже, а я снова позволяю себе не сдерживать чувств, рыдаю, закусив зубами подушку. Как можно тише, чтобы никто не нарушил этого уединения, иллюзии свободы – по крайней мере, она пока у меня есть. Я оплакивала похороненную надежду. Надежду на то, что он мог выжить и вернулся в город. На то, что однажды он появится на пороге этой спальни, и мой кошмар закончится. Ментальная связь была безумием, бредом сумасшедшего, последней стадией лайт-шизофрении. Я просто сбегала в нее от новой, пугающей реальности, от которой больше никто не в силах защитить…

Я еще не знала, что никогда не смогу до конца принять его смерть. До последнего буду искать его взгляд в толпе безликих личностей с целеустремленностью погибающего от жажды. Слышать его голос в глубине души и часто, даже очень, следовать нелогичным на первым взгляд приказам безликого призрака в натянутых высоковольтных проводах непрекращающейся агонии. Loneliness. Назвать это роковым термином “одиночество» не хватило духу. Я выпью его полностью, и никто не позволит залпом, нет… Это слишком просто, да и может убить такой дозой за один глоток. Придется растягивать, умирая и возрождаясь, день за днем, и снова учиться рассчитывать только на себя. Для этого нужны силы, но мне их не обрести, пока давит ужас чужого присутствия.

К обеду мне все же пришлось спуститься, я боялась исполнения угрозы Александра. «Не вздумай пропустить!». Но вместе с тем с бессмысленной обреченностью ухватилась за шаткую опору неожиданного решения. Тяжелого, оно не могло быть легким. Наверное, столкнувшись с ним в коридоре, я еще надеялась, что он одним словом опровергнет мои страхи. Но он этого не сделал, а я вздрогнула от нехорошего предчувствия, понимая, что он вышел из двери, которая находилась чуть по диагонали от моей комнаты, рядом. Твою ж мать!

– Здесь мой рабочий кабинет, - зачем-то пояснил он. Меня что, должно было это успокоить? В доме восемь или десять комнат, и чисто случайно была выбрана для кабинета именно эта, рядом с моими хоромами! Я ничего не сказала. Кивнула, не дожидаясь никаких уточнений, и, стараясь держать царственную осанку, спустилась вниз.

Стол опять был накрыт на лоджии, навес защищал от солнца, а меня бил озноб. Жара перестала быть наибольшей проблемой рядом с источником векового холода. Неприступным айсбергом, уже избравшим «титаник» моей ослабленной воли для последующего уничтожения. Я задумчиво крутила на вилке пасту, не замечая вкуса, стараясь возвести защитный барьер от его внимательного, изучающего взгляда, лишенного эмоций.

– Ты плакала.

– А есть повод веселиться?

Решение укрепляется, с необычным, несвойственным мне прежде хладнокровием, поэтому я не срываюсь в оправдания и пояснения. Плакала, я живой человек, и у меня есть эмоции! Или вы расстроены из-за того, что я это делала наедине с собой, а не на коленях перед вами?

Он не отвечает, хотя я подсознательно жду обещания прикусить мне мой же дерзкий язычок… гель для душа в качестве профилактики принадлежит другому. Лучше бы он и вправду как-то отреагировал на мою грубость. Молчание убивает, а перед взглядом проносятся кадры один страшнее другого.