— А это что за байкер? — попытался подогнать к себе пальцем одну из отобранных команданте Шуриком фоток Денис. Но Шурик непреклонно не допустил чужую руку к фотографии.

— Это Ларионов. Эскиз к «Солдату на коне». Десятый год, — ласково, как ребенку, объяснил Стас и, вполоборота поворотясь к Шурику, добавил: — Дорогое удовольствие. — Вообще-то продавец доподлинно знал, что минимум два из предлагаемых эскизов — паленка. Но продать работы искусников «Бубнового валета» в Питере по настоящей цене было настолько нереальным предприятием, что Стас даже не удосужился запомнить, какие картинки настоящие, а какие нет. Нынче коллекция принадлежала вдове популярного в пятидесятых поэта. Стас взялся посредничать, только чтоб придать себе в определенных кругах дополнительный вес. Ну и конечно чтобы всегда иметь повод отозвать любого из клиентов на конфиденциальную беседу.

— Ладно, пусть ребята репетируют спокойно. Отойдем в сторонку. Поторгуемся, — поднялся со стула команданте Шурик, считая, что их дальнейшая беседа тет-а-тет достаточно залегендирована.

Поднялся и Стас, привычно подхватив дипломат. Фотографии и конверт ему подал Денис. На второй и третьей отобранных лидером фотках плясали бородатые мужики. В оранжевых рубахах, в коричневых шароварах, округлых, как крупы у гнедых коней. Или росли из вазы на фоне розовых обоев вихрастые подсолнухи. Лицо у Дениса выражало мнение, что каждый сходит с ума по своему. То есть, как минимум, Денис в сказку о внезапно проклюнувшейся страсти команданте к творчеству холстомазов из «Бубнового валета» поверил.

Шурик шел к выходу из буфета не оглядываясь. Родинка на его шее писала восьмерку, халатные мандарины перекатывались на ягодицах. Уже в дверях Стас вдруг повернулся к спаренному столу и окликнул одного из бражников:

— Валентин, ты вроде «Кэмел» куришь? Не угостишь ли сигаретой?

Валентин, вместо того, чтоб просто выложить пачку на стол — тебе надо, ты и возвращайся — поднялся, на что никто из соратников не обратил внимания, сделал полновесные двенадцать шагов, загородил собой Стаса от зрителей и протянул сигарету. А с ней двести баков. Так, чтоб соратники не видели. Плата за пуговицы и струны.

— Успехов, — попрощался Стас, пожал руку и поспешил вдогонку за Шуриком. Стас Валентину симпатизировал. Валентин юрайхиповал, временами на него находила беспросветная пинкфлоидовщина с вайтснейковинкой. А еще он был законченный клептоман.

— Ну где ты ходишь? — с лестницы нетерпеливо притопнул обутой на босу ногу кроссовкой Шурик, и они, не сговариваясь, побрели на пахнущий кулисами и опилками задник сцены.

— Какой-то ты нынче подавленный, — заговорил Стас на отвлеченную тему.

— Да вроде опять развожусь. Завели, понимаешь, щенка. А однажды заглянула подружка, и пока продолжали кувыркаться, отработанный презерватив бросил под диван. А щен, собака такая, его сожрал. А когда супружница вернулась, нагадил в прихожей. И презик лежит аккурат посреди какашек…

Стас хмыкнул:

— У меня тоже было однажды. Неопытная приятельница резинку в унитаз выбросила. Смывает, а она всплывает. Смывает, а она не тонет. А вот-вот ее старики должны нагрянуть. Ну не руками же доставать?

— И чем кончилось? — Шурик принял историю очень близко к сердцу.

— Пришлось руками лезть, — глухо вздохнул Стас.

Шурик, порывшись в отвисшем кармане халата, ч-ч-чиркнул зажигалкой и протянул огонек Стасу. Язычок пламени придал происходящему ненужную торжественность. Видно стало меньше, но тени стали контрастней.

— Я попозже, — нашелся Стас и сунул мешающую сигарету за ухо. Прежде на сцене «БэКэЗэ» он бывал только однажды. Из-за закулисных дел все было недосуг.

Здесь горело только тусклое дежурное освещение. И под душераздирающий скрип настила лохматые тени разбегались с проворством перепуганных крыс. На опущенной крышке концертного, маслянисто блестящего как майский жук, рояля Стас звонким щелчком открыл дипломатик. В одинаковых гнездах покоились запаянные в полиэтилен пятиграммовые пакетики сушеной желто-салатной травы. Ногу Шурика с алчностью песчаной кобры оплела кем-то брошенная басовая гитарная струна.

— Товар-то качественный? — Шурик склонился над открывшимся богатством, нервно теребя в разом вспотевшей руке стобаксовую купюру. Его крассовка отпечатала узор на запутавшемся вокруг ножки рояля школьном девичьем банте. У другой ножки на прогнувшейся доске сцены ждал уборщицу граненый стакан с окурками и пластиковым тюльпаном. Вот и все, что осталось от вчерашнего выступления Саши Розенбаума.

— Обижаешь, до самых мозгов прошибает, — как заправский купец, ответствовал благодушно улыбающийся Стас. Звук голоса пересчитал уходящие во мрак ряды кресел и смог вернуться обратно. Но в остальном стояла мертвая тишина.

— Как договорились — сотку за дозу? — Шурик почему-то решил, что сейчас неожиданно взвинтятся цены, и с него сдерут три шкуры. Привычный к сцене, говорил он громко, ничего не боясь, никого не таясь.

— Как забились, — успокоил продавец. — Тебе брюнетку или блондинку? Cтройную или пампушку? И сколько ей лет? От шестнадцати до двадцати? От двадцати до двадцати шести? Или еще старше? Или от четырнадцати до шестнадцати? — последний вопрос был скорее шутливым.

— А это важно? — почесал нос команданте, такой маленький на бескрайней сцене.