– Еще годик, максимум – два, и вся эта кутерьма закончится, – сказал профессор сыну, когда они вдвоем прогуливались по заснеженному предновогоднему лесу, – и мне хотелось, чтобы мы вышли из этой грязи с незапятнанной совестью, а главное – живыми.

После рождественской суеты «Лебенсборн» вернулся к своей обычной жизни, а Дитмар и Ангела возобновили свои страстные ночные свидания.

– Твой отец – самый незаурядный человек, которого я встречала в своей жизни, – потягивая бордо после любовных утех, задумчиво сказала Ангела. – Был бы он помоложе, я бы…

– Ах, так? – то ли с наигранной, то ли с подлинной обидой в голосе переспросил Дитмар. – Значит, ты и встречаешься со мной потому, что я сын знаменитого профессора?

Ангела засмеялась:

– Не обижайся! Твой отец – великий ученый, но ты станешь не менее знаменитым. Вот увидишь! А мне будет очень льстить, что я была первой женщиной всемирно известного профессора Дитмара Бауэра… И ты меня будешь помнить всегда. Ведь говорят, что первую женщину и первого мужчину помнят всю жизнь…

– Это правда? Ты помнишь своего первого мужчину? – серьезно спросил Дитмар.

– Я еще не такая старая, чтобы страдать амнезией. Я помню не только первого, но и всех остальных. Хотя их на самом деле было не так много, как может показаться. Я далеко не такая безнравственная и распущенная особа, как ты считаешь.

– И совсем не…

– Ну, ну! Признайся, что ты обо мне думал, когда я тебя откровенно тащила в свою постель?

– Я думал не о тебе, а о себе! – размягчился Дитмар, с улыбкой вспоминая свои страхи.

– Ну да! Панически боялся потерять свою девственность. И как это тебя не соблазнили деревенские красотки, к которым бегает все мужское население «Лебенсборна»? Удобно и ни к чему не обязывает – занимайся любовью с девушкой и исполняй при этом директивы фюрера об увеличении народонаселения великого рейха.

– А я не люблю выполнять ничьи директивы. Я хочу делать, что мне нравится.

– А меня ведь испугался! – засмеялась Ангела. – Прибежал, как миленький! Надеюсь, ты не жалеешь об этом?

– О чем ты говоришь! – Дитмар обнял Ангелу и мягко придавил к спинке дивана. – Мне так хорошо с тобой, – прошептал он, легонько покусывая ее ушко. – Если бы не эта чертова работа, я бы считал себя самым большим везунчиком на свете!

– А отец ни о чем тебя не спрашивал?

– Что ты! Мы с ним никогда на такие темы не разговариваем. Сколько помню себя, он со мной общался, как с равным взрослым собеседником, никогда не лез в мою личную жизнь, даже в гимназию ко мне не ходил.

– А у тебя была личная жизнь? – хитро спросила Ангела.

– В том смысле, что имеешь в виду ты – нет. Но у меня были друзья, и вообще… В жизни много интересного и кроме…

Дитмар не успел договорить, потому что Ангела привела убедительный аргумент в виде страстного поцелуя.

– А твои друзья… Где они сейчас?

Дитмар пожал плечами:

– Боюсь, что некоторые из моих приятелей сейчас в гораздо менее приятной обстановке на фронте… А мой лучший друг… он должно быть в Америке, если все нормально обошлось…

– В Америке? Сбежал, что ли?

– Скажи мне, Ангела, только честно – ты действительно считаешь оправданными и реальными планы о мировом господстве немцев и о превосходстве арийской расы над всеми остальными? Ты ведь член партии…

– Слишком опасные вопросы ты задаешь… Ты меня уже достаточно хорошо знаешь, чтобы самому ответить… Ведь жизнь только одна, чтобы положить ее на борьбу за какие-то идеалы. Я хочу получить максимум, так что приходится приспосабливаться…

– Вступить в партию нацистов, спать с «нужным» мужчиной…

– Да, да, да! Ты ведь тоже не захотел под пулями в окопах сидеть, а предпочел на курорте отсиживаться.

Дитмар вскочил с дивана и начал молча одеваться:

– Меня в армию никто и не призывал, а группу для «Лебенсборна» формировал мой отец…

– Ладно, не обижайся! Я просто хотела сказать, что мы с тобой, по сути, в одинаковой ситуации – повезло найти лазейку, вот мы ею и воспользовались. Это нормальная человеческая реакция – желание сохранить свою жизнь и добиться каких-то благ или привилегий…

– Я не обижаюсь, но очень уж тяжело осознавать себя в положении приспособленца. И перед кем? Лучше бы мы тоже уехали в Америку, как все порядочные немцы, не смирившиеся с режимом… Извини, я пойду к себе… Голова что-то разболелась.

Чмокнув Ангелу на прощание в щеку, Дитмар не спеша побрел к своему общежитию. Слова об Америке сорвались с его языка неспроста. Отец, приехавший в «Лебенсборн» на Рождество, привез сыну хорошую весть – объявился его друг Йозеф Гольдман, который еще в тридцать восьмом году вместе с родителями поспешно бежал из Германии.