Шрифт:
«Не понимаю вопроса. Что значит – вовремя?» [581] .
В романе «Мастер и Маргарита» это непонимание передано герою, наиболее близкому автору: вопросы редактора
«показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?» (с. 558–559).
581
Булгаков М. А. Пьесы 30-х годов. С. 81.
Заметим, что странная идея этого надоумливания продержалась до конца советского времени. Последний генеральный секретарь КПСС (к чести его, и начавший ее разрушение) М. С. Горбачев постоянно говорил в своих речах, что кто-то «нам подбрасывает» нехорошие идеи.
Охотное и легкое усвоение советского языка как общего и общепонятного, не требующего специальных разъяснений, встречает постоянное сопротивление и в бытовых документах, закрепивших речевое сознание Булгакова, в его письмах, в дневнике Е. С. Булгаковой, где такого рода слова и фразы официального советского словаря неизменно обставлены как цитаты из чужой речи, вызывающие недоумение и отталкивание:
«Днем заходили в Агентство, Уманский показал заметку, которую он называет “неприятной заметкой”» (запись в дневнике Е. С. Булгаковой от 5 октября 1936 года; курсив наш. – М. Ч.).
Те речевые знаки, под которые так легко подставляет их значение Алоизий Могарыч, Булгаков, как и любимые его герои, вплоть до конца 1930-х годов (время завершения последнего романа) упорно продолжает считать невразумительными и нелепыми, не желая самостоятельно подставлять или разгадывать специфическое значение. Он снисходит по необходимости и до более безобидного нового речевого обихода, но не забывает дистанцироваться от него:
«А все-таки, Савелий Моисеевич, в срочном порядке, как говорится, меняйте язык. Верьте, что кажется, будто автор начитался современных авторов и кого-то хотел перещеголять. Вернейший способ – угробить (как говорится) любой роман…» [582] .
Действие романа подчеркнуто не приурочено к точным годам (варианты этого приурочения остались в ранних редакциях). Но это – расцвет советской эпохи, от конца 1920-х до конца 1930-х годов.
582
Письмо к С. М. Льву (Л. М. Савину) от 26 апреля 1930 г.; цит. по нашей книге: Литература советского прошлого. М., 2001. С. 147. Впрочем, «в срочном порядке», возможно, и не было на слух современников таким уж безобидным – Маяковский в том же самом году в пьесе «Баня» включает его в речь главного бюрократа Победоносикова: «… Предложу вам в срочном порядке выпрямить у стульев и диванов ножки…» (Маяковский В. Полн. собр. соч. в 13 томах. Т. 11. М., 1958. С. 299).
В романе сталкиваются языковые пласты разного времени. В клинике Стравинского
«неожиданно открылась дверь, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти…» (с. 87).
Это видение не Ивана, а человека другого поколения, заставшего то время, когда почти все мужчины, кроме актеров, носили усы и бороду. Ср. в чеховской «Попрыгунье» (1892):
«Двое были брюнеты с бородками, а третий совсем бритый и толстый, по-видимому – актер».
Но неизменно обведено невидимой чертой слово, которое сам автор романа воспринимает как чужое и бесстрашно это подчеркивает. Сегодня большинство «советских» слов исчезло – а те, что уцелели, потеряли специфическое советское значение, вернувшись в обычный речевой обиход. Но одновременно исчезает для не заставших советского времени читателей и незримое сражение с этими словами и репрезентируемой ими идеологией, которое идет на страницах романа (где мы не найдем ни одного прямо «антисоветского» высказывания – ведь по крайней мере еще в 1937 году автор рассчитывал «представить» его непосредственно Сталину [583] и надеялся напечатать), исчезает блестящая языковая игра. Хотя бы частично восстановить ее, вернуть глубину и многос лойность некоторым фрагментам романа – задача нашего комментария.
583
См. об этом: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. Изд. 2-е, доп. М., 1988. С. 610.
Булгаков подверг сомнению множество слов – его отталкивало новое их значение. Еще в письме правительству СССР (28 марта 1930 года) он высвечивает таким образом ставшее широкоупотребительным слово «достижение».
Оно входило в широкий, санкционированный властью обиход в начале 1920-х годов. На него бросает свет и М. Зощенко – вспоминая недавнее время, герой одного из его рассказов говорит:
«Скажем, в театре можно было не раздеваться. Сиди в чем пришел. Это было достижение» («Прелести культуры»).
Это слово, пишет исследователь языка советского времени Л. Боровой,
«гремело в 20-е годы. Специальный журнал Горького регистрировал “наши достижения” [584] , в каждом номере газеты мелькало на каждом шагу это слово. Оно становилось штампом. <…> В последние годы [начало 60-х] это слово встречается уже гораздо реже. Сказалось, конечно, и то, что его слишком затрепали» [585] .
В 1930 году М. Булгаков демонстрирует советскость этого слова – в письме Правительству СССР:
584
Журнал «Наши достижения» (1929–1936) для этого и был образован, и Маяковский в пьесе «Баня» (1929–1930) вставляет реплику персонажа: «Я показываю наши достижения, как любит говорить Алексей Максимыч…» (Маяковский В. Указ. соч. Т. 11. М., 1958. С. 284).
585
Боровой Л. С. Путь слова: Старое и новое в языке русской советской литературы. Изд. 2-е, доп. М., 1963. С. 140–141.