Эмоции мешают сосредоточиться, речь получается сбивчивой и невнятной. Стыдно взрослому мужику так мямлить, но поделать ничего не могу. Захлестнуло.

– Не волнуйся, – Атя выглядит расстроенной, но пытается успокоить меня. – Миром правит одна большая сука по имени Гармония. К сожалению, ей совершенно наплевать, считаем мы ее сукой или нет, она деспотична и следует только своим законам. Балансу и симметрии. В ее представлении Лена – это прошлое, ты – настоящее, Илюшка – будущее. Такова ее логика, таково представление о красоте. Наверное, ваш Пояс служит Гармонии, беспрекословно подчиняется ее замыслу.

Это самое странное утешение из тех, что я когда-либо слышал. Но нежные пальцы Ати, гладящие мою покрытую шрамами кисть, снимают напряжение, помогают отвлечься и не думать о том, что причиняет боль. Слова – всего лишь глупое зло, мир, данный нам в ощущениях (в том числе тактильных), – высшая мера добродетели. «Высшая мера добродетели» – игра слов смешит меня, улыбка рвется на волю сквозь плотно сжатые губы.

Атя принимает мой смех на свой счет и чуть кокетливо опускает глаза, ей приятно, что она смогла развеселить меня. Пусть в этом совсем нет ее заслуги, но я все равно благодарен ей. Даже за попытку.

– Теперь твоя очередь.

Девушка одаривает меня непонимающим взглядом – но все еще кокетливым!

– Расскажи о вашем Посте, или как вы его называете, – прошу я. – Если честно, пока ничего аномального здесь не заметил. Кроме вас самих.

– Мы предпочитаем слово «Храм», – Атя слегка наклоняет голову, и ракурс снова меняется. Другое лицо, другие черты.

– Не слишком ли претенциозно для забегаловки, заправки и фанерной гаишной вышки? – не хочу ее обидеть, но «Храм»… Как-то чересчур.

– А мне нравится. Лучше жить в храме, чем ютиться на заправке. Или хотя бы ощущать себя живущим в храме.

– Самовнушение?

– Мироощущение.

Мне нравится ее ответ, нравится ее невесомая улыбка. Чеширская улыбка… Лицо все время меняется, а улыбка остается неизменной и, наверное, настоящей.

– И какую религию вы проповедуете в своем храме?

Ати пожимает изящными плечами, плохо скрытыми довоенным, ладно скроенным платьем.

– В твоих устах слово «проповедь» сродни агитации, ты говоришь одно, а подразумеваешь совершенно иное. Это недостаток всех атеистов.

– Я не атеист, – чувствую, что девушка задела меня за живое, но она не обращает внимания на мои возражения.

– Говоря по-твоему, мы констатируем. Фиксируем произошедшее, вглядываемся в грядущее, пытаемся не потерять настоящее.

– Не понимаю, – я все же решаюсь на честность.

– К утру Кло сделает ваши куклы. Лахе зашьет в мешковину груз вашего прошлого, я же подвешу их на нити отмеренного. И когда придет время – перережу нити…

– Девочки, хватит забалтывать наших гостей, – кажется, что голос Кло пришел откуда-то снаружи – из другой реальности, а я очнулся от долгого, наполненного безмятежностью сна. Рядом со мной Зулук, он выглядит слегка ошарашенным. Быстро обмениваемся растерянными взглядами – он забыл о моем существовании; для меня минуту назад тоже не было никого и ничего, кроме Ати. – Пришло время для поздней трапезы.

Толстуха ставит тарелки с бурым дымящимся мясом передо мной и маркизом, еще одну, последнюю, – на угол стола, где, придвинув тяжелый деревянный стул, устраивается сама.

– Кушайте, мальчики.

Понимаю, что чертовски голоден, и набрасываюсь на ароматно пахнущее угощение. Зулук более сдержан:

– А как же остальные? После шести не едите, блюдете фигуры?

Если в отношении стройной Ати вопрос еще более-менее уместен, то древняя Лахе может и оскорбиться. Лучше бы шиз тихонечко жрал, что дают, чем лез на рожон с подобной деликатностью!

Кло вяло отмахивается алюминиевой вилкой с наколотым на гнутые зубцы кусочком жаркого:

– Лахе ведомо, кем блюдо было до нашего ужина – от рождения до сковородки, Атя видит, во что блюдо превратится вскоре после ужина. Ни то, ни другое знание аппетита не добавляет… Лишь нам, живущим здесь и сейчас, плевать на все, кроме чувства честного и безжалостного голода! Кушайте, ребята, и ни о чем не думайте.

Сомнительный призыв – как раз наводящий на мысли, – но желудок требователен и не терпит сомнений. С готовностью подчиняюсь.

– Надеюсь, никакого каннибализма? – тарелка уже абсолютно пуста, и мой запоздалый интерес носит чисто академический характер.

– Не стоит обижать гостеприимных хозяев гнусными подозрениями, – Лахе глядит исподлобья, тяжелый взгляд, неодобрительный.

Смущаюсь. Действительно, некрасиво вышло.

– Извините. Все было очень вкусно.

– Отдыхайте, набирайтесь сил, очень скоро они вам понадобятся, – это Атя. Она выглядит напряженной и чем-то расстроенной.