Шрифт:
– Зверь мимо капкана, кровь-руда мимо раны! Зарастай земля травой, рана плотью живой! Слово по секрету, а в доме двери нету! Злой ворон на коньке сидит, поживу себе глядит! Чернокрылый прочь, убирайся в ночь! Светлый день настает, исцеленье несет! Будь по моему слову, замок запечатан.
Параша выскользнула пальцами из рук Роскофа. Те бессильно упали. Отерев рукою лоб, девочка наклонилась над раной, приложила к ней сухой краешек полотенца. Полотно покраснело чуть-чуть, но не намокло.
– Неужто поклу…полу…чись..лось? – Язык опьянел, но теперь Параша уже не боялась.
Рука на потолке раздробилась. Огонь свечки горел ровно, ровным было дыхание Роскофа.
Пошатываясь, Параша добрела до дверей.
Отец Модест и Катя дожидались у крыльца.
– Ты в порядке, дитя? – На священнике не было лица: обхвативши девочку обеими руками, он словно разыскивал телесных повреждений.
– Я… да, – Параша кивнула на Роскофа. – И он… он тоже.
– Понимаешь ты хоть, чем сие для тебя могло обернуться? – Отец Модест щупал пульс спящего. Взгляд его скользил по разбросанной вокруг окровавленной ветоши.
– Так вить не оставлять же было истекать.
– Твоя правда. Ну и супротивник же нам достался, дочери мои любезныя, – священник горько усмехнулся.
– Как-то мы барышню вызволим, отче? – задумчиво произнесла Катя.
– Будет трудно, маленькая цыганка, будет очень трудно. Но едва Филипп Антонович подымется, нам надлежит к этому приступать. Я уж заказал нумер в городской гостинице, там-то и станем ждать гостей.
– Отче, а кто ж сумеет их выследить?
– Найдутся такие люди. Они нам помогут.
Параша же молчала, опустившись на лавку. Она знала теперь, что долго будет сниться ей теневая рука, сжимающая ее в бесплотную горсть, леденя ужасом душу.
Глава LXVIII
От невеселых раздумий отвлекла Нелли игра на клавирах, доносившаяся с нижнего этажа из залы. Кто-то подбирал веселую песню с энергическим припевом. Затем вступил женский голос, сперва поигравши руладами, а затем дополняя мотив словами.
– Я была молода,Хороша хоть куда,Бегал всяк за моею рукой!Я смеялась в ответ,Вместо «да» или «нет»Отвечала я песней такой:– Ступай, ступай, ступай!Другую выбирай!Не здесь ее ищи!Ко мне не приставай!Второй куплет застал Нелли уже на лестнице. Кто б там ни пел, а все лучше, чем ненарушимое безмолвие испуганных прислужниц и тоскливое безделье в роскошных комнатах без единой книги. Венедиктов не появлялся уже с неделю, и Нелли была б рада видеть даже его. Опасения, что друзья так и не разыщут ее, подтачивали душу, словно древоточец дом. Ах, безделье, навоз для цветов ядовитых!
– Я носила венецИз разбитых сердец,Что мне слезы мужские – вода!Не придет, представлялось, веселью конец,И все громче я пела тогда:– Ступай, ступай, ступай!Другую выбирай!Не здесь ее ищи!Ко мне не приставай!Голос показался Нелли смутно знакомым. Она б уже наверное узнала его обладательницу, когда б услышала простую речь вместо пенья.
– Но один, всех милей,Мне сказал у дверей:«Пожалеешь, что слишком горда!Я повыщиплю перышки птичке моей,Больше ты не споешь никогда:– Ступай, ступай, ступай!Другую выбирай!Не здесь ее ищи!Ко мне не приставай!»Ах, конечно же! Мелковатый утукк в зеленой ливрее почтительно распахнул перед Нелли двери. В зале было светлей обыкновенного из-за того, что парк в узких окнах сиял нешуточным уже снежным покровом. Лидия Гамаюнова, в фиалкового цвета платьи и лиловатой куафюре, сидела к Нелли в профиль. На сей раз о скромности речи не шло: в сложном сооружении из лент и кружав на голове красовался, в тон всему наряду, голландский цветок тюльпан, прежде виденный Нелли только на картинках. Вживе он, впрочем, напоминал самую скромную речную кувшинку, только что другого цвету. Разве лепестки чуть больше вытянуты, а так такой же мясистый да гладкий.
Странное дело, Гамаюнова показалась Нелли моложе, чем в предыдущие встречи. Тогда ей представлялось года двадцать два, теперь же – не более осьмнадцати.
– Он шагнул за порог,Злая речь, как клинок,Грудь навеки пронзила мою,Злая песня моя, как раскаялась я,Больше я никогда не спою:– Ступай, ступай, ступай!Другую выбирай!Не здесь ее ищи!Ко мне не приставай!Лидия стремительно развернулась от клавир на вертящемся табурете.
– Песню сию сложила великая английская королева, – пояснила она. – Но в ней она солгала. Ни о ком не довелось ей пожалеть настолько, чтоб перестать смеяться над мужчинами. Того ради она не вышла замуж. Тебе сего не понять, девочка-мальчик, ты еще слишком дитя. Да ты и не станешь разбивать сердца, когда подрастешь, для того у тебя слишком сериозны глаза.
– А у тебя они лживы, – ответила Нелли, подходя к окну. Шары и пирамидки изуродованных ножницами садовника дерев казались слепленными из снега ребятишками. – Куда небось лживей, чем песня у той королевы.