– Филипп… это случайность! – Нелли до сих пор не верила себе: положительно не способна она достать Роскофа. – Второй раз не получится, я знаю.

– Не получится. Но коли получилося единожды – стало быть, я довел тебя до твоей высоты. Лучше ты не будешь. Да и откудова взяться должной силе в мышцах? – Роскоф вздохнул. – Я чаю, лучше тебе ехать с Ивелиным, все ж безопасней.

– Мне вправду пора в дорогу, Филипп, но… – Нелли замялась. Право же, им с Катей Ивелин вовсе не нужен в пути.

– Все забываю о твоем секрете. Езжай как знаешь.

– Я вовек не избуду благодарности за науку, Филипп! – с горячностью воскликнула Нелли. – Не поминай меня лихом.

– Лихом не стану. – Роскоф с печальною внимательностью окинул Нелли долгим взором. – Но жаль, не знаю, каким же именем поминать тебя взаправду?

Корявые фонари закачались перед глазами Нелли, словно лес в хорошую бурю. Нет, быть не может, не о том Роскоф говорит.

– Я не пойму тебя, прости. Я – это я, кем же мне быть еще, как не чадом моих родителей?

– Друг мой, кого угодно тщись обмануть, только не француза, – Роскоф был теперь сериозен. – Бог или Дьявол отличил нас особым зреньем, не ведаю.

– Филипп… ты – разгадал меня? Давно? – проговорила Нелли, силясь утаить испугу.

– Понял бы сразу, когда б не столь удивительным сие представлялось. Долго я к тебе приглядывался, однако ж петь со мною никак не стоило.

– …Петь?

– Голос женщины прекрасен с ребяческих ее годов до старости. Голос отрока живет несколько кратких лет. Потому, быть может, Господь напоил его особой, ангельской красотою, уязвляющей души смертных тоской о потерянном Рае. В обыденности можно спутать отроческий голос с девичьим, в пении – никогда. Девичий голос будит желанье жить, отроческий – умереть. Не пой, покуда хочешь быть неузнанной.

– Спаси Бог тебя и за этот совет.

– Условье твоего наряда позволяет мне обнять тебя, – Роскоф неожиданно привлек Нелли к груди железною рукою фехтовальщика. Дважды громко бухнуло его сердце под Неллиным ухом прежде, чем он произнес к смеху или слезам ее слова, показавшие все же, что он не вполне освоил русскую речь. – Скатертью тебе дорога.

Весьма скоро сделалося ясным, что послушница Мелания, особа смиренная только лишь на вид, люто невзлюбила Парашу, то бишь Нелли.

Начало тому положил случай пустяшный. На третий день по приезде Мелания застала Парашу, томившуюся бездельем, в розарии. А как бы не томиться, она ж не Нелли, чтобы читать книги, хотя зады с ее помощью о прошлый год дотолмила. Отпроситься б в лес, да далеко ли уйдешь на этаких копытах?

– Бездельем, детонька, нечистого тешить в святых стенах негоже, – вынырнувшая из жилого крыла Меланья глядела на Парашу, впрочем, доброжелательно. – Пойдем-ко, поможешь мне в коровнике, только платьице надо передничком укрыть, твой больно легинькой, я дам.

– С радостью, матушка-сестрица! – Параша обрадовалась не шутя. Монастырский коровник оказался куда справнее господского в Сабурове.

Однако ж, хотя белое платье и было защищено куском выданной послушницей мешковины, пришлось смотреть только под ноги, чтобы не запачкать навозом все те же окаянные «копыта» – бархатные туфли на лентах.

– Перед Богом, детонька, разницы нету, какого ты роду-званья, – приговаривала Мелания, выволакивая низкую скамеечку. – Здесь и черный труд не то, что в миру, брезговать им худо. Я тебе покажу, как коровушку доить, авось справишься.

Парашу разобрал было смех, но, подавившись им, она заставила себя внимательно глядеть, как Мелания берется за вымя.

– И вот эдак… и вот эдак… – Пальцы послушницы ловко теребили сосцы черно-белой крупной коровы. Хороша кормилица, невольно подумала Параша, матери б такую. – Не побоишься, деточка? Я б тогда за рыжуху взялась.

– Я попробую, матушка-сестрица, – Параша, озадаченная тем, чтобы не справиться слишком уж легко, приветливо заглянула в глаза послушнице. И застыла на мгновенье с подойником в руке. Блеклые глазки, серые ли, зеленые, смотрели не по-хорошему, на сухоньком личике играла насмешливая улыбка. Чего ждала она? Что барышня оскорбится предложеньем доить корову, наговорит резких слов, и тогда можно будет прочесть изрядное нравоучение, да еще и наябедничать княгине. Или же того, что балованная девочка попробует, испугается, быть может, заплачет. Тогда можно будет попенять на трусость да бестолковость. Во всяком случае, женщине этой в радость было унизить, и она нарочно, от ума, не упускала возможности это сделать.

Экая глупая! Знала б она, что для Параши нету ничего проще! В это же мгновение Параша представила себе Нелли, настоящую Нелли, на трухлявой сизой скамеечке под лопающимся от обилия выменем племенной коровы. Из обязательности Нелли не отказалась бы, из самолюбия не бросила б дела на полдороге. Ей было бы противно и стыдно, у нее б ничего не выходило, сосцы путались бы в пальцах, корова недовольно косилась, а ведь коров Нелли побаивается… Унизить Нелли, гордую Нелли, Мелании удалось бы.

И Параша разозлилась так, что намеренье прикинуться неумелой тут же вылетело у нее из головы.