– Чё, может, и опустим его сразу?

– Не, Ворон не велел пока.

Один из блатных наклонился, потянул меня за волосы.

– Чё разлёгся, Спортсмен? Вставай, юшку с рожи смой, прибери здесь и – на шконку. И думай быстрее, пока Ворон добрый.

На следующий день Булавка пришёл за ответом.

– Так что, надумал? Или под шконку полезешь?

Я не ответил. Непроизвольно потрогал кончиком языка шатающийся после ночных «разговоров» зуб. И почки до сих пор ныли. Посмотрел на стоящего передо мной пацана. Вот же сволочь! Ни роста, ни веса. Шибздик. Я его одной левой вырубить могу… если один на один, а не стаей, со спины. Шакалы…

– Ты чего в молчанку играешь? – поторопил пацан. – Что Ворону передать?

– Передай, что я его законам не подчиняюсь.

Глаза у Булавки округлились от удивления. Хмыкнул, осклабился.

– Мне что, передам. За базар тебе отвечать.

Прошёл день, второй, третий. Ничего не происходило. На четвёртый меня неожиданно позвали к мастеру. Звал не блатной – такой же «мужик», как я. Потому подвоха я сразу не почуял.

– Эй, Карташов, тебя там мастер зовёт.

– Зачем?

– Почём я знаю? У него и спроси.

– А где он?

– В кайбаше у себя сидит.

Кайбаш – деревянная будка три на три метра – притулился слева от входа в цех. Там в самом деле было что-то вроде кабинета нашего мастера-вольняшки. Я неторопливо вытер руки ветошью и пошёл, размышляя, что ему могло понадобиться от меня за полчаса до конца смены. Шабашка какая? Вряд ли. Слесарь из меня так себе – заусеницы с заготовок рашпилем обтачивать. Тут мужики и вправду с золотыми руками есть. Такое творят – не увидел бы, не поверил.

Я бы и в дверь зашёл так же, размышляя. Но в последнюю минуту что-то тенькнуло внутри, заставило оглянуться. И заметить Булавку, нарисовавшегося у меня за спиной.

Дальше я действовал по наитию. Резко шагнул назад, сграбастал шпанёнка за грудки, дёрнул на себя. Первый, ничего не спрашивая, не требуя объяснений. Он не ожидал подобного. Попробовал трепыхнуться, но силёнки-то не ровня моим. Я бросился вперёд, распахнул дверь кайбаша его спиной…

Хрясь! Обрезок двухдюймовой стальной трубы обрушился прямо на темя Булавки. Били в полсилы, чтобы оглушить только. Но видно, чёрный день был у шпанёнка, или черепушка хрупкой оказалась. Голова треснула, выпуская мозги и душу несостоявшегося рецидивиста.

Это всё я потом узнал. А тогда думать о здоровье шпанёнка мне некогда было. Двое блатных, из тех, «разговорчивых», поджидали меня в кайбаше. Неожиданное появление Булавки, а особенно его раскроенный череп, сбили их с толку, остановили на несколько секунд. И мне этих секунд хватило. Не думая, что будет дальше, я подхватил тяжёлый, крепко сбитый табурет и пошёл молотить. И уркам пришлось не бить, а отбиваться. А я лупил, лупил, лупил что твой ураган. Вышиб трубу из рук одного, загнал второго под перевернувшийся стол. Так хотелось размозжить эти рожи! В кровянку, в месиво…

Бомммм… В голове будто царь-колокол грянул. В глазах всё дёрнулось, раздвоилось, ноги сделались слабыми, не устоять. Я рухнул на колени. Урки тут же выскользнули из кайбаша, а надо мной склонилось лицо Ворона.

– Так что, зёма, законам нашим подчиняться не хочешь? А ты знаешь, что с такими делают?

В руках смотрящий держал отрезок трубы. Тот самый, что я выбил у его «братана». Рука начала двигаться, заходя на новый размах… И остановилась. Ворон резко оглянулся на что-то, чего я уже не мог разглядеть. Наклонился, и я почувствовал холод стали в собственных пальцах.

– Радуйся, сегодня поживёшь ещё. Но я тебя достану. На любой зоне достану.

Он выпрямился, закричал кому-то в цех:

– Гражданин начальник! Это здесь! Беспредельщик с мужиком друг друга поубивали.

И всё потухло.

Очнулся я в больничке. Узнал, что Булавка помер на месте. На него всё и списали, как на зачинщика драки. Мне в ней тоже досталось неплохо – трещина основания черепа, сотрясение мозга. Провалялся я в больничке два месяца. А как очухался немного – на этап и в другую зону. И там всё повторилось по-новой. Попытки унизить, драки. И каждодневное, еженощное ожидание смерти. Не жизнь, не существование даже – борьба за выживание. Как же я их возненавидел, эту блатату! Мечтал, если выживу, выйду – сам убивать начну. Находить буду, выслеживать и мочить. Одного за другим.

Нет, на самом деле меня не пытались убить, это вышло бы не «по-понятиям». Меня следовало опустить. Я семь лет не мог понять, почему не опустили? Ведь могли, десятки раз могли, избитого до полусмерти, в бессознательном состоянии.

И только когда вышел, когда снова мозги работать начали, а не одни инстинкты и рефлексы, сообразил я, в чём дело. Они боялись! Печёнкой чувствовали – со мной так нельзя. Потому что тогда – всё, беспредел. На смерть пойду, а «законтачу» обидчиков. Заложниками они собственных «законов» стали. И единственный выход для них был – сломать меня.