– Бедного? – улыбнулась наконец совсем не служебной улыбкой Анна. – Если вы бедный, так чем же вы меня можете завлечь в кафе. Тремя корочками хлеба? Как в «Буратино»?

– Признаюсь, что немного перегнул палку. Сейчас я еще не бедный, но по мере того, как выполню все ваши кулинарные капризы, то неизбежно стану бедным. – Антон закончил тираду и поперхнулся, поняв, куда увела его коварная мысль.

– Та-ак, – улыбнулась Славина, – теперь вы мне намекаете, что я много ем, что я толстая и меня надо кормить, кормить и кормить?

– Баловать, баловать и баловать, – поправился Антон, очень удачно заливаясь краской. – И потом, вы ведь должны любить изысканные блюда, фрукты, тонкие вина. При вашей привязанности к определенной эпохе это должно в вас присутствовать обязательно.

– Вы льстец, но что с вами делать! У меня не было планов на сегодняшний вечер, я в самом деле устала и устану еще, потому что у меня на сегодня куча незавершенных дел. Но если вы не накормите меня во французском ресторане, я вас убью прямо на его пороге.

– Повелевайте мной, – пятясь назад и прикладывая руку к груди, произнес Антон. – Называйте время, и я отвезу вас к роскошным гобеленам ресторана «Медичи».

В девять часов вечера они ехали в метро. Антон рассматривал профиль Анны, пока до него не дошло, что она в отражении в окне напротив может видеть, что он не сводит с нее взгляда. Пришлось соблюсти приличия и глазеть просто в пространство, как большинство пассажиров.

Что он успел понять в этой женщине? А понять нужно, потому что ему с ней работать, ему она нужна как главный свидетель того, чего она могла и не заметить. А может она оказаться тем человеком, который эту подмену в музее и совершил? Очень запросто, потому что все мы люди и всем хочется сладко есть и мягко спать. Только одни имеют в голове ограничитель и никогда не перейдут грань дозволенного законом, а другим на закон плевать. И на людей плевать, потому что для них главное – это они сами.

Интересно, а что она из себя представляет как женщина, снова вернулся Антон внутренним взором к профилю Анны Славиной. Нос великоват, губы чуть пухлые, с небольшим вывертом, брюнетка. Вообще-то это признаки повышенной сексуальности, но что-то подсказывает, что Анна – женщина одинокая и в данный момент друга у нее нет… А может, она настолько увлечена наукой, что вообще осталась старой девой? Почему бы и нет? Страсть сексуальная, страсть к науке – какая разница, чему отдаваться, теряя голову и ощущение реальности.

Шея? Довольно длинная, посадка головы уверенная, даже где-то женственная. Есть в ней женская стать, не корова. Ноги толстоваты, хотя она вся, как это говорится, «в теле». Размер ноги? Примерно тридцать восьмой, но мне это ни о чем не говорит.

– Станция «Парк культуры»… – произнес в динамике четкий женский голос.

– Здесь выходим, – слегка подтолкнула Антона под локоть Славина.

То, что она отказалась в конце концов идти в ресторан с французской кухней и вообще в ресторан, Антона порадовало. Ну какой в ресторане разговор, какой флирт? Туда водят женщин, готовых на все, водят для самоутверждения. А охмурять дам нужно в ситуациях, соответствующих их духовным потребностям. Низкая духовность – значит, тряпки, бутики, колечки. А с Анной все иначе, ей духовную пищу подавай. Наверняка в быту она очень непритязательна.

– Вон пиццерия, – показала она рукой вперед на Пушкинскую набережную. – Я тут была пару раз с подругами. Пицца просто отличная, и готовят ее здесь несколько видов.

Через двадцать минут они сидели, уплетали за обе щеки горячую пиццу и болтали о погоде, о группе молодежи за соседним столиком, о двух тетках с большими сумками и парочке студентов-очкариков, которые наверняка еще и не целовались ни разу. Потом они пили кофе и с улыбкой переглядывались. Антон был уверен, что женщина им увлеклась, хотя была старше лет на семь-восемь. Часто бывает, что это не важно. Для романа не важно, а для серьезных отношений? Что она вообще о нем думает?

– Выставка скоро уезжает, – начал Антон нужный ему разговор, – а вы так ничего еще и не рассказали о ней. А мне еще надо успеть побродить по залам музея, прочувствовать, чтобы изложить на бумаге.

– Вы пишете на бумаге? – удивилась Анна.

– Это образное выражение, – нашелся Антон, поняв, что опять сглупил. – Художественный образ, потому что, когда смотришь на экран ноутбука, в редакторской программе видишь перед собой все равно листок бумаги.

– Ну, что вам рассказать, Антон, – пожала она плечами и поднялась из-за стола. – Выставка в каком-то смысле, конечно, уникальная. Из коллекций Лувра к нам частенько что-то интересное привозят, но в таком вот ключе – впервые.

– И что же в ней такого особенного? – выходя вместе с Анной на набережную, спросил Антон, глубоко вдыхая вечернюю прохладу.

– Есть в ней изюминка, тончайшая незримая нить, которая соединяет нас в веках. Вы знаете, что одной из королев Франции была наша русская княжна?

– А-а, у-у… – Антон понял, что попался, что сейчас он блеснет своей безграмотностью. Писатель! – Из рода Романовых?

– Нет, из Рюриковичей. Это Анна Ярославна, дочь киевского князя Ярослава Мудрого. Князя, объединившего Русь под своей рукой.