Он смотрел на нее строгими влюбленными глазами и, напевая «Мы красные кавалеристы и про нас…», тихо ускользал на работу. Тихо, чтобы не разбудить маму. Ее он оставлял Лялечке. Их подробные физиологические исповеди научили девочку пропускать мимо ушей не только главное, но и все остальное. Образ отца — мерзкого развратного вампира — не вязался с видом истерзанной и пьяной матери. Они друг друга стоили. Лялечка записалась на прием к послу.

— Нам надо уехать в Союз, — твердо сказала она.

— Школу ты можешь закончить и здесь, — ответил пузатый симпатичный человечек с серьезными узкими глазами.

— Моим родителям не подходит этот климат, — заявила она. — Или я буду просить политического убежища. Будет грандиозный скандал. — Она развернулась на каблуках и оставила посла с его раздумьями наедине.

Оказалось, что добиваться своего очень просто. Надо только побольше смелости и наглую физиономию… Виктор Федорович ударил Лялечку прямо с порога. И не ладонью, как молодую нашкодившую женщину, а кулаком — как настоящего противника. Она оценила этот жест. И запомнила надолго.

— Еще выходка, и я не знаю, что сделаю, — предупредил отец.

— Их будет еще очень-очень много, — тихо и твердо пообещала Лялечка.

Мать, в момент протрезвевшая, только грустно покачала головой и подытожила:

— Если тебя не драть как Сидорову козу, то толку не будет.

В этот день она напилась так, что ей вызвали врача, поставили капельницу с гемодезом и велели не показываться на жаре.

Все это Лялечка сфотографировала новомодным «Кодаком», а потом по самоучителю начинающего фотографа справилась и с проявкой и с печатью. Дальше были варианты, позаимствованные у Ирвинга Шоу… Но наклеить фотографию пьяной матери на плакат для демонстрации не хотелось, отдать в буржуазную печать — было предательством. Лялечка обошлась малой кровью. Она выпустила домашнюю стенгазету и обнародовала ее на очередной семейной пьянке посольских. Особенно смеялась Ирочка, новая повариха и новая папина пассия. Она так смеялась, что Глебов уже и не знал, которой из них первой дать в морду — ей, матери или Лялечке.

Проглотили и это. Видно, папочка Витя был действительно ценным работником. Правда, направили в провинцию. Зато на очень-очень перспективную должность. Мама продолжала пить, а в минуты трезвости — гонять по городу на ярко-красном «жигуленке». И то и другое было уже одинаково опасно для жизни. Маму надо было лечить. Лялечку мама едва переносила.

— Ты забрала у меня молодость и возможность маневра, — говорила мама, грустно икая.

А папа на шестнадцатом году Лялечкиной жизни, уже после той выходки в жаркой стране, вдруг разглядел в ней человека.

— Смотри, детка, больше чтобы этого не было. Мы — другие, мы живем по правилам, и за те блага, что мы имеем, иногда должны расплачиваться по самому большому счету.

— Феликс Эдмундович Дзержинский, — сказала Лялечка насмешливо. — Смотри, не умри от голода…

— Если моя дочь вырастет диссиденткой… Нет, если она проявит малейшие признаки инакомыслия… если ты, дрянь, себе позволишь еще раз что-то подобное… — Виктор Федорович схватился за сердце.

— А если проституткой? — спросила Лялечка. — Потому что алкоголичка у нас уже есть. И маньяк.

— Я тебя убью, — простонал отец. — Потому что люблю такую дуру… Потому что, кроме тебя… у меня ничего…

— Дачный участок, домик в деревне, автомобиль, кооперативная квартира и немного антиквариата — не в счет?

— Ты научишься нормально разговаривать? — тихо спросил отец.

— Да, если пойду учиться в нормальную школу, — почти попросила Лялечка. Потому что была альтернатива. Особое учебное заведение со скромной вывеской и соответствующим «контингентом». Для таких вот… Чтобы они не рассасывались и группировались согласно видовым особенностям.

— Дура, — буркнул отец. — Сама не захочешь.

Неправда, она очень-очень хотела. Нормальных друзей, нормальных, то есть бедных, людей вокруг, нормальных отношений без устава и без вранья. Она очень хотела. А они — нормальные, другие — почему-то нет. Учителя снова заискивали и аккуратно завышали оценки, девочки оценивающе перешептывались, мальчики, может, и хотели бы проводить ее домой, но это делал папин личный водитель. Поэтому Афинка — плотная, серьезная, назойливая, как муха цеце, стала для нее связующим звеном с миром. Со школьной дружбой не получилось. Оставалось надеяться на дворовых — на свою собственную компанию. Но и ее еще нужно было завоевать. Или купить…

— Фотоаппарат «Кодак». И пленки, — сказала Лялечка, глядя в круглые светлые Дашкины глаза. — Тебе интересно?

— А я тебе что? — прищурилась Дашка, которая была совсем-совсем не против дружбы с этой хорошенькой странной девчонкой. — Вечное рабство?

— А что, у вас это принято? — Лялечка взглянула на застывшую Жанну. Сейчас решалась ее, Жаннина, судьба. Прощай, музыка, здравствуй, теплая девичья дружба? Неужели Даша, с которой они подружились еще на почве неупотребления компота из сухофруктов, сейчас ее предаст?