– Тут еще вчерашний суп.

– Давай!

– Мне одной рукой не удержать кастрюлю.

А вдвоем им не развернуться к холодильнику. Такой вкусный суп. Вот глупое положение!

– Тут еще бульонные кубики. Тоже старые.

– Тащи! Поставим чайник и разведем бульон в кастрюле.

Выпить чашку бульона – тоже звучало солидно.

Поставить чайник – это было им доступно. Спички они не раз зажигали: Борис зажимает коробок в своей левой, Глеб берет спичку в правую – и чиркает!

Консервы, зато, они не открывали ни разу. Но знали, каким ножом это делается. Борис решительно взял рукой китайскую банку, да еще помогал удерживать щупальцем, а Глеб воткнул консервный нож в мягкую жесть и начал взрезать банку так уверенно, точно он всю жизнь только этим и занимался.

Здорово все получалось – по-мужски, по-настоящему!

Вскрытая банка на столе, два стакана, плоская бутылка, чтобы ковбои могли носить ее в заднем кармане, да еще вторая рядом. Винтовая дорожка на колпачке явственно указывала способ откупоривания. Борис удерживал бутылку левой рукой, Глеб крутанул колпачок правой – и между вожделенной жидкостью и их жаждущими глотками не осталось никаких преград.

Глеб некстати щекотнул брата щупальцем. Борис дернулся.

– Ты что?! Разолью!

– Во надеремся, да? – хихикнул Глеб.

– Прибери свою конечность! Разливаю же!

Сознавая важность момента, Борис налил по полстакана. Поднял свой, посмотрел сквозь жидкость на свет, понюхал – так полагалось действовать, по его представлениям.

– Ну давай. За все успехи!

– Будем здоровы, Борька! – крикнул Глеб.

Они повернули головы брат к брату, что делали очень редко: ведь не было обычно никакой надобности глядеться как бы в собственное лицо – что они в нем не видели? Но сейчас все-таки посмотрели словно бы в зеркала и, не отрывая глаз брат от брата, храбро хватили по глотку.

Рты обожгло. Глотки. Пищеводы. Желудки.

Сделалось не до смотрений в глаза.

– Хватай скорей, закусывай!

Они захватили вилками по куску тушенки прямо из банки.

Никогда еще тушенка не казалась им такой вкусной. Говяжий жир потушил жжение, по телу пошло тепло. По телам.

Борис снова схватился за стакан.

– Давай еще. За наши фильмы.

– Будем здоровы, Борька! – отозвался Глеб.

Нежность к брату охватила Бориса. Ведь невозможно быть ближе двум людям, чем они. Роднее. Никакие муж с женой не могут быть такими родными, как они, ни у кого больше нет общей крови на двоих. А все остальное – тем более, общее. Потому и не стыдятся они брат брата ни в чем, как одинарные люди не стыдятся только самих себя.

– Слабые совсем эти виски, – сказал Глеб. – Американцы пить не могут.

– Это мы стойкие, – объяснил Борис, чувствуя еще большую нежность к брату, оттого что они стойкие – вместе. – Мы стойкие, потому что в нас кровь общая. В том вине тоже градусы были, а мы вообще не заметили. Мышка запьянела, а нам – хоть бы что.

– Давай поднимайся, вира помалу. Чайник кипит, бульон заварю.

Он никогда раньше так не говорил: «вира помалу», а сейчас вспомнил какой-то фильм. Про моряков. Красиво звучит, они теперь всегда будут так командовать, когда надо вставать: «вира помалу»!

Глеб сам одной рукой снял с полки кастрюлю, бросил кубики, залил из чайника кипятком. Хорошо у него получилось, не хуже, чем у Мышки.

Они снова сели.

– Надо было говорить «майна помалу», – догадался Борис. – Давай снова за фильмы. Чтобы самим писать, самим играть. Замкнутый цикл, как в экологии.

– И никаких отходов! – захохотал Глеб.

– Только мы неправильно пишем, – сказал Борис. – Будто брат брата убьет ради свободы. Злоба это, а нужно быть добрым. Нужно любить брата больше самого себя, понял? Так любить, чтобы освободить от себя брата. Отпустить его на свободу и счастье, понял?

– Как это – отпустить?

– А так это! Чего непонятного? Или ты окосел уже? А я только трезвее стал. Никогда еще мне все так ясно не было. Сказать профессору: «Вырежьте из нас двоих одного целого брата. Выкройте из моего матерьяла – дарю! А обрезки выбросьте». Вот так! А если он упрется в свою этику, тогда решить самому: прикончить себя, и тогда уж профессору придется выкраивать одного целого брата из двоих.

Они сидели как всегда плечом к плечу, сидеть иначе им было не дано, конструкция не позволяла. Но Борис именно сейчас с особой гордостью ощутил плечо брата. Сорок тысяч братьев не способны так любить, как он любит Глеба!

– Интересное кино! – икнул Глеб. – В кино – можно! В кино с сиамцами разделаемся, одно из двоих выкроим, а сами полетим куда-нибудь в Лас-Вегас гонорары пропивать. Ловко!

Глеб счастливо захохотал.

– Ты не понимаешь! Надо любовь доказать. Высшую любовь. Любить брата больше самого себя. Все поймут, когда увидят.

Они были мужчинами – они пили, закусывали тушенкой из банки. Все по-настоящему. А если и сделать – по-настоящему?!

Сделать прямо сейчас! Чтобы Глеб потом описал в сценарии все как было – в точности! И жил бы свободно. Жил бы за двоих.