В образе революционных перемен всегда есть опасность отношения к личностям как к людям сугубо историческим, преходящим, прошедшим. Как будто они, еще не достигшие зрелого состояния, живут для нас, начерно. Приходят новые и говорят: “Нет, это совсем не так!” и преодолевают их представления и достижения, в лучшем случае поблагодарят и отодвинут в сторону. Однако в рамках такого рассуждения революционеры так же преходящи и заранее обречены на замену. Наше нравственное чувство с таким историзмом и преходящестью не должно мириться. Чувство диктует нам, что каждый человек достаточен, целен и полон. Если он что-то сделал, это и есть его настоящая жизнь, он прожил ее набело, а не в качестве подготовки к следующему за ним этапу. Он не является историческим материалом для выращивания какой-то иной жизни. Человек есть существо целостное, представляет собой чистое качество и не может иметь свойств достаточности и недостаточности, полноты и неполноты. То, что нам кажется чьим-то заблуждением, в других измерениях также ценно, как и то, что представляется достижением.

Так и в истории знания. Несмотря на постоянное обновление, только кажется, что оно движется по пути отрицаний и революций, на самом деле непрерывно происходит прибавление нового, разверзается исполинский цветок цивилизации. Недаром такая новая, появившаяся только в ХХ веке научная дисциплина как история науки, продолжает изучать и повторять давно, казалось бы, известное и непрерывно находит в старых “отвалах” добытых сведений все новые и новые ценные элементы. Для нее, как и для всякой науки, не должно быть большого и малого, правильного и неправильного, потому что во всем содержится некий урок, потому что все произведено когда-то неповторимой и бесконечно ценной именно поэтому личностью ученого.

Понятие “причина времени” заставило многое пересматривать, но не для отрицания, а для восстановления правды. Мне довелось испытать много радостных минут, когда с его помощью прежним достижениям, часто считавшихся и казавшихся заблуждениями, нашлось новое, удивительно логичное объяснение и все оказывается нужным и пригодным. Все как-то по-новому упаковалось, согласилось между собой и ничего не нужно выбрасывать.

Понятие о “причине времени” не провоцировало никаких революций и контрреволюций. Оно относилось к первой, мало разработанной области истории знания о времени, и все его развитие как предмета ведения пока еще можно обозреть, несмотря на проделанную за столетия работу. Как оказалось, его можно представить как разворачивание всего лишь одного подхода, одной идеи. В более чем двухтысячелетней истории науки выделилась четко очерченная когорта мыслителей. Отделенные иногда веками друг от друга, они тем не менее упорно рассматривали время и пространство с одной позиции: с точки зрения поиска их причины. Не обязательно называя причину причиной (чаще сходным, но чересчур общим, широким понятием – природа), они искали именно действующую пружину, движущую силу, определявшую как течение времени так и все его свойства, как формирование пространства, так и все его строение.

Мне представилось, что эта именно одна команда, делающая одно общее дело. Разделенные веками и даже тысячелетиями, они испытывали одно общее чувство и одно умственное настроение. Команда не такая уж большая. К ней надо причислить Платона и Аристотеля, Аврелия Августина Блаженного, Исаака Ньютона, Иммануила Канта, Анри Бергсона, Владимира Ивановича Вернадского и некоторых других, о которых здесь пойдет речь. Все они поддерживали одну главную идею и реально продвинули представление о природе времени, сумели освоить и осмыслить тот наличный поставлявшийся науками своей эпохи исследовательский материал, тот хлеб науки измерений времени, возрастов и хронологий, который мыслители преобразовывали в продукты другого качества – они пытались внести в предмет объяснение причин его проявления. Соединяя их идеи, мы увидим, что никаких революций по крайне мере в знании о времени не происходило. Высказывания и вопросы Аристотеля и Августина повторяет через две тысячи лет и почти теми же словами Вернадский. И каждое слово и каждая их умственная конструкция оказалась правильной и ничуть не устарели, а составляют удивительную целостность.

Ради экономии места и для того, чтобы не потеряться в частностях и сохранить направление, мне придется основываться в основном на идеях этих мыслителей и ученых, потому что за две с лишним тысячи лет невозможно даже перечислить всех, кто интересовался данными предметами и оставил в нем небезынтересные свои размышления.

Дело в том, что названные люди – это личности одного умственного, да, вероятно, и нравственного, склада. Разумеется, у меня недостаточно знаний, чтобы составить целостное представление об их характерах, жизни, об их личностях. Но можно сказать твердо одно: есть главное и решающее свойство, определившее направление их поиска, их место в научном знании. Какую проблему они решали? Какие научные законы их больше всего занимали, были ближе всего?

Их больше всего увлекал вопрос: почему этот мир сохраняется? Чем обеспечивается его единство и цельность? Ведь очевидно всякому, а в особенности этим необыкновенно эрудированным ученым, что мир исключительно разнообразен и непрерывно меняется, в нем все движется, все непрочно, но они догадывались, что если он еще стоит, значит, существуют обеспечивающие его устойчивость законы. Иначе – все чересчур случайно. Разрушение налицо, оно просто повсюду бросается в глаза, а обратный процесс – восстановление – не очевиден. Но если мир до сих пор не разрушился, следовательно, что-то за видимостью непрерывного его ухудшения кроется вечное и прочное, что не поддается разрушению. И они пытались проникнуть за обманчивую видимость ветшания.

И в поисках таких законов устойчивости попутно эти мыслители пытались найти причину времени, спрашивая себя: время разрушает или время лечит?

А вот неизбежные отличия в их построениях обусловлены разным уровнем накопленных в их эпоху знаний, разной степенью их вооруженности инструментами, но не силой ума, не направлением взгляда и не революциями. И мне остается всего лишь как регистратору событий составить протокол необычного научного симпозиума, проходившего две с половиной тысячи лет.

ВВЕДЕНИЕ

Что такое время? Никакого более отчетливого ответа на такой вопрос кроме как: “Время – это то, что измеряется часами”, – сейчас в нашем знании нет, не существует. По общему мнению ученых, время, как и пространство, есть неопределимые понятия. (1). Но если время есть просто миф, как, например, “ангелы” или “ад”, тогда почему оно применяется в науке? Если оно есть просто слово, философское понятие, чисто умственная идеальная конструкция, прикладываемая к действительности, аналогичная таким категориям как “возможность” или “качество”, которые ничем не измеряются, то почему оно измеряется? Может быть, оно есть обыденное человеческое ощущение, такое, например, как “кислое”, “сладкое”, “соленое”? С таких “проб”, правда, началась химия, остатки чего мы видим в языке: “кислород”, “мягкая вода”. Не есть ли оно предмет обыденного знания, аналогичное понятиям “небо” или “горизонт”, давно устаревшим и исчезнувшим из научного обихода?