Шрифт:
– Прибрать нужно? Или в магазин сбегать?
– В магазин для него ходят, это я устроила. Ему участие нужно. Один совсем, не любит никто. Мы любовь несем, а не макароны из магазина.
– Так я же весталка, сладкая Свами. Пусть лучше слабая сестра.
– Что лучше – это я знаю! Что-то ты разговорчивая стала!
– Прости, сладкая Свами, – Клава быстро поцеловала ручку. – Поучи меня за мой грех.
– Да придется, пожалуй. Весталка! Ты про свою пломбу ненарушенную лучше рядом с этим бугаем думай! Я-то вижу! Знаешь, что весталке нарушенной полагается?!
– Знаю, сладкая Свами.
Неумолимо вспомнилось слово, данное Витьку – и сделалось страшно как никогда.
– Ну а я еще напомню! Да молись громко, пока я любовь свою на тебе расточаю!
Клава громко распевала: «Госпожа Божа, суди меня строже!..», почему-то надеясь, что ее услышит Витёк. Ну не заступится, конечно, не вырвет ее из-под любящей руки Свами, но пусть узнает, что она терпит за него!
А Свами порола хотя и любалкой, но больно. И долго. Здесь в корабле Клава еще не получала такой порки. Но сильнее боли был страх: Свами всё знает, потому что она может мысли читать – не даром же в ней воплощена Мати Божа. Всё знает – и когда-нибудь покарает за смертный грех! А пока приносит последнее предупреждение – не словом, а делом.
– Ну будет. И смотри у меня!
– Спасибо, сладкая Свами, – Клава снова поцеловала ручку.
– Так значит, ничего твоей девственности не грозит у Ивана Натальевича. Что скажет – всё и сделаешь. Пусть немного погорячится. А то живет как мумия. И проживет дольше мумии, пожалуй. Пожалей как следует, понравься, может, попросит у него и остаться на какой срок. Я разрешаю.
После предупреждения Клава не решилась попросить, чтобы ее проводил Витёк. А Свами приказала:
– Валерик твой с тобой сходит. Прямо сразу. И в молельню не заходи.
– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами.
Клава и пошла покорно – сразу. Гадая, приговорила все-таки Ирка Витька к целованию или нет?
18
По дороге Валерик болтал, довольный прогулкой:
– Уже год как мы за этим дедом ходим. А он только здоровей стал, пожалуй.
– Так и хорошо.
– Конечно, хорошо. Слава Боже. От других-то быстрей душа отлетает. У сестры Ольги, где мы были, бабка и полгода не протянула. Такая счастливая была! Внучиком меня звала.
Старик Иван Натальевич оказался невысоким, но тучным. Говорил с одышкой. Если теперь он выглядел все же здоровее, то каким же был он раньше?
Квартирка однокомнатная была убрана чисто. Хорошо за дедом ходят, значит. Стараются сестры сочувственные.
– Я пока на кухне посижу, – деликатно сказал Валерик. Или в ванной. Захочешь – дверь не заперта.
Иван Натальевич усадил Клаву рядом с собой на диван.
– Первый раз тебя вижу. Хорошая девочка, однако. Беленькая. Как тебя зовут?
– Сестра Калерия.
– Хорошо, сестричка. На фронте я уж так сестричек любил. Да все. Без них бы не выжить. Без женского вида. Ты-то совсем маленькая. Далеко до фронтовых. Ну, порадуй дедушку.
Клава равнодушно позволила снять с себя плащ.
– Ездите вы на нашем брате, а мы и рады. Ездите, и заездить рады. Ну давай и поедем.
Клава боялась, что дед начнет раздеваться, но, слава Боже, Иван Натальевич улегся на диван в чем был. На спину.
– Садись вот, доченька.
Клава уселась верхом на грудь. Она подумала, что деду станет еще труднее дышать – но это было его дело. Его проблема!
– Ну вот и вид твой детский. Пухлое всё какое, будто щечки надула. А где же твоя норка? У девочек тоже норки есть, куда может маленькая мышка шмыгнуть. А у тебя, что же, совсем нет? Как у дочери царя Никиты? У Пушкина такая сказка, но ее в школе не проходят.
Клаве вообще он был чуть-чуть противен, а тут и за Пушкина стало обидно. Она из всей школы, может, только Пушкина и помнила, и Пушкин был для нее чистым и светлым, не мог Пушкин быть как-то связан с этим противным дедом. И всякие гадости сочинять.
– Да, Пушкин. Большой был специалист по вашим норкам. Знаток. Всё в мире вокруг этих норок вертится. И только об этом люди думают. Но – люди же лукавы! Нет бы сказать прямо – они намеками. Вот и Пушкин: «Я помню чудное мгновенье», видите ли, а в письме пишет просто: «Вчера выеб Аню Керн». Да не просто, а «с помощью Божией». Вот и вся тебе связь искусства с жизнью. А еще про смысл жизни спорят. Философы стараются. Весь смысл жизни в этом и есть. И конечно, с помощью Божией. Потому что ваша Госпожа Божа только этого и желает. Весь смысл жизни в том, что половые клетки размножаются. Люди – просто огромные опухоли ходячие вокруг половых клеток. А искусство соблазняет и соблазняет: «Любите, это так прекрасно!» Да. Половым клеткам служит – искусство высокое. Закуплено Божей вашей любострастной – и служит.