Шрифт:
И вдруг ей показалось, она что-то придумала. Что – она не понимала, но уверилась, что придумала. И что всё обойдется очень даже хорошо и прекрасно!
– Тогда давай – хоть сейчас, хоть сегодня. Мне это окрещение – что стакан самогона хватить. Давай адресок.
– Сейчас. Сейчас узнаю. Только про договор наш – молчи! Стой здесь. Жди-и!
Она на миг приоткрыла для него плащ, и сразу же запахнулась, отпрыгнула и побежала искать Мати Божу воплощенную.
Народ почти разошелся – и попутчицы с попутчиками, и обличители их со своими плакатами.
Свами как раз выходила из-под колонн – значит, всем жаждущим наложила наконец Печать Любви.
– Сладкая Свами, – поцеловала ручку Клава, – здесь один невр, очень упорный, послушал тебя и хочет вокреститься во имя Мати, Дочи и святой Души и прийти к нам в корабль.
– Боровком что ли?
Очень не подходило это слово к Витьку, но ведь в корабле другие братья не водятся.
Клава молча кивнула.
– Покажи-ка его, сестричка. Приведи.
Клава посмотрела – и не увидела. Неужели ушел?! Посмеялся только?! Нет, разглядела! Его комбинезон сливался с зазеленевшими кустами. Мощный леопард, невидимый в джунглях!
Сдерживаясь, чтобы при Свами не побежать к нему, Клава подошла, кивнула почти сурово:
– Пошли.
Витёк тоже ничего не позволил себе на глазах у Свами. Подошел без робости – но не нахально. Ручку только не поцеловал.
– Этот? Сколько же тебе лет, братец?
– Двадцать два.
– В армии отслужил?
– Отслужил.
– Где?
– Десант. Чечня.
– Работаешь?
– Не мама же кормит.
– Кем?
– В охре.
– Первый раз меня слушал?
– Первый.
– И сразу уверовал?
– Да вот – сразу. Мы в десанте решаем – сразу.
– А в церкви крещен?
– Не.
– Чего ж?
– Тягомотина одна. А у тебя – понятно. Любовь – она и есть любовь. Прямая. Я знаю, в Чечне был. Без этой тесноты людской – нельзя. Раненый был три дня засыпан в подвале. И сестричка. Пить хотелось – больше чем жить. Говорю ей: а если кровь стакашку нацедить – дашь? Дам, говорит. Едва удержал. Потому что чувствую: не пошла бы кровь, не вино все-таки. Не прохладила бы. Липкая. Но запомнил, как девочка рванулась бритву искать.
Свами смотрела серьезно. Проникала иссиним своим взгядом. Но и Витёк смотрел в ответ спокойно, глаз не прятал.
– Интересно говоришь, братец. Целование ты ведь не принял у меня и печать? Я бы запомнила.
– Нет, не подошел.
– А чего ж?
– Не знаю. Думал, для своих это.
– Значит, не понял ты. Печать и целование вперед всех для невров… для неверных, которых надо из тьмы к свету привести. Ну так – на!
Они были почти одного роста, только Витёк шире раза в два. Свами не пришлось тянуться, она глубоко и долго поцеловала его в губы, нашла рукой его ладонь, положила себе на назначенное место, а другой ладонью накрыла симметрично его.
Клава рада была, что Мати Божа воплощенная приняла Витька сразу и без вопросов, но все-таки обряд показался ей слишком затянувшимся.
Наконец Свами отняла губы, сняла свою печать, освободила другой рукой ладонь Витька, но тот забыл убрать свою печатку, а Свами не напоминала.
– Так что же ты хочешь? Ты где живешь?
– С матерью в комнате.
– А жена?
– Ну вот еще! Не к спеху.
– Я бы тебя взяла, нам тоже охрана нужна. Вокрестись только сначала. У нас только семейно в корабле.
– Окреститься, конечно, хорошо, но еще и жить надо. Мне там платят три лимона.
А печатка всё лежит, и Свами словно забыла!
– Я тебе заплачу. Только зачем тебе столько? У нас в корабле всё общее: деньги и не нужны совсем.
– Ну, я не такой. Мне пройтись надо. Я после подвала засыпанного не могу долго под одной крышей.
– У нас по городу ладей много. Квартир. В одной поживешь, в другой. А фрукты и лимоны получать будешь по надобности.
– Договорились, богиня.
– Зови меня Свами. Сладкая Свами.
– Идет, Свами. Сладкая. Сейчас и начнем?
– Сегодня на ночь.
Свами там и не сняла его печатку с себя – отступила на шаг, и рука Витька повисла в воздухе. Он посмотрел на свою же руку в недоумении как на отдельное существо и сунул в карман пятнистой куртки.
– Возьми, сестричка Калерия, в автобус нового брата, – приказала Свами.
– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами!
В автобусе они уселись рядом. Клава – к окну. Витёк как само собой разумеющее, наложил свою печать теперь и на нее. Пусть после Свами – все равно та уже большая и гладь на треугольничке у нее не своя, а бритая.