Занимаясь однажды каким-то делом, я почувствовала, сто хозяйка изучающе смотрит на меня.

–  И не страшно тебе летать к фашистам?
– неожиданно спросила женщина.

–  Конечно, страшно, - честно сказала я.
– Только ведь ко всему привыкаешь.

–  Я вчера мужу письмо отправила. Там о вас говорю. Пусть прочитает, может, ему и полегчает, когда узнает, какие у нас отважные девчата.

* * *

Лето было на исходе. Облака все чаще заволакивали небо, а при них труднее стало ориентироваться в воздухе. И до сих пор нам было нелегко - ведь никому не приходилось летать в горах, - теперь же наша работа еще усложнилась. Особенно досаждали изменчивые воздушные течения и сильные туманы.

Погода менялась так быстро, что не было никакой возможности уследить за этими переменами, и получалось иной раз, что обратный путь домой оказывался сложнее, чем бомбежка вражеских объектов. Бывало, вылетаешь - ночь ясная, ориентироваться легко, а на обратном пути попадаешь в такой туман, что летишь, как в молоке, и приземляешься при свете ракет. А при нашей маленькой площадке это совсем плохо, чуть промазал - либо угодишь в арык, либо скапотируешь. [75]

Работали мы в то время и с подскока, так называлась взлетная площадка, находившаяся на некотором удалении от аэродрома - ближе к фронту. С наступлением темноты мы перегоняли туда свои машины, а с рассветом, после боевой ночи, улетали обратно, в Ассиновскую.

Фашисты стянули в район Моздока столько зенитной артиллерии, что каждый экипаж неминуемо попадал под обстрел. Враг уже начал приспосабливаться к нашей тактике. Нам требовалось срочно применить какие-то новые формы и методы борьбы.

До сих пор мы действовали в одиночку. С одиночными самолетами гитлеровцам было легче бороться. Поэтому решено было применить новый прием - полет парами. Суть этого приема сводилась к следующему. Первый экипаж на полном газу проносился над целью, вызывая весь огонь на себя и отвлекая противника, а второй, следовавший с интервалом в полторы-две минуты, планировал на заданную цель с приглушенным мотором и в этот момент сбрасывал бомбы. Если враг переключался на ведомого, то тогда, развернувшись, цель атаковал ведущий.

Испробовать этот метод поручили Наде Поповой со штурманом Катей Рябовой и мне с Олей Клюевой. К тому времени мы отлично слетались с Поповой, у нас выработалось полное взаимопонимание в воздухе. А это немаловажное обстоятельство для успеха в любом деле. Перед полетом мы тщательно продумали все варианты подхода к цели и действия обоих экипажей. Объект для бомбежки оказался нелегкий - переправа через Терек у Моздока. Эта переправа имела большое значение для фашистов, поэтому они основательно прикрыли ее средствами ПВО. Прорваться к переправе было весьма трудно не только днем, но и ночью.

По плану наш экипаж летел первым и вызывал на себя огонь противника. Начинать бомбежку поручили Поповой. Интервал по времени между машинами нужно было выдержать очень строго.

Сверив часы, мы разошлись по самолетам. Выпускать нас в воздух пришла сама Бершанская. Мы сразу поняли: вместе с нами волнуется и командование. Да это было и понятно: справятся наши экипажи с заданием, - значит, выдержит испытание новый тактический прием. Во всяком случае, первая неудача могла подорвать у летчиц [76] и штурманов веру в него. Значит, полет должен был пройти успешно. Иными словами, надо было выложиться, как говорят спортсмены.

Вот и знакомые ориентиры. Слабо мерцает тусклым серебром лента реки. Линию фронта пересекли на высоте 1200 метров. По времени мы должны быть над целью. Пора! Даю ручку от себя, прибавляю газ, и мы устремляемся на скрытую во тьме цель. Вражеская оборона подозрительно молчит. Скорей бы уж начинали, что ли! Конечно, мало приятного, когда лучи прожекторов слепят глаза, а зенитки бьют по тебе со всех сторон. Но еще хуже неизвестность, когда не знаешь, где враг и что он задумал.

Ко всему можно привыкнуть: к ожесточенному орудийному огню, свисту осколков, к рваным дырам в плоскостях, к сумасшедшей пляске мрака и света, к ночным посадкам, когда земля угадывается каким-то особым, шестым чувством. Привыкаешь ко всему, что таит в себе явную опасность: сама опасность не так страшна, если ты не раз шел навстречу, преодолевая ее. И в то же время человек не может побороть в себе давящее чувство ожидания опасности. Сколько я ни летала и в какие переплеты ни попадала, для меня всегда было страшнее предчувствие опасности, чем сама опасность.

Внезапно на наш тихоход обрушился шквал огня. В небе началась свистопляска прожекторных лучей. Я повела машину змейкой, уклоняясь то влево, то вправо. Нельзя было позволить врагу надолго поймать У-2 в перекрестие лучей и в то же время, как это ни рискованно, требовалось подольше «поводить» прожектористов. Ведь главная моя задача заключалась тогда в том, чтобы обеспечить подход к цели самолета Поповой.

Снаряды ложились все плотнее. Осколки рвали плоскости, и было просто непонятно, как это они не задели пока нас самих, не попали в двигатель. Но вот сзади под нами появились вспышки взрывов. Наш самолет тотчас окутала мгла, обстрел прекратился.

–  Попова и Рябова сработали!
– кричит Ольга.
– Теперь пора нам. Жми быстрей!

И я «жму». Набираю высоту и планирую на цель с тыла. Бомбы ложатся точно. Вновь бьют зенитки, лезвия лучей вспарывают темное небо. Но уже поздно. Задание выполнено, мы берем курс на свой аэродром. [77]

В ту же ночь вылетели на бомбежку парами еще несколько экипажей. Новый прием полностью себя оправдал.

* * *

Любые наши действия, особенно действия парами, обязательно предполагали надежное боевое содружество между экипажами, взаимную выручку. И в самом деле у нас существовала крепкая спайка. Не было случая, чтобы кто-то из летчиц бросил подругу в опасности. Девиз «сам погибай, а товарища выручай» стал для нас непреложным законом. Это порой помогало экипажам благополучно выходить из самых сложных ситуаций.