Тут я не выдержал и, не разбирая дороги, ломанулся в свою комнату.

Трус… Саби права на все сто. И с этим надо что-то делать. Пока не стало слишком поздно…

Какое-то время я нервно наматывал круги по комнате, натыкался на мебель и грязно ругался; потом завалился с ногами на кровать и невидяще уставился в потолок. Мысли разбегались, а те, что удавалось «поймать за хвост», казались совершенно дикими и несвоевременными…

А потом я кое о чём вспомнил. Встал и пошёл в комнату родителей, запертую на ключ почти семь лет назад… Когда-то здесь жили счастливые люди. Жили себе жили, и однажды попали в страшную аварию. Она умерла у него на руках… А он выжил — с тем, чтобы через два месяца уйти вслед за ней. Габа до сих пор не может простить, что сын сам не захотел жить дальше, угас, истощённый тоской и невольным чувством вины — за то, что не смог спасти любимую женщину. Бабушка не хотела понимать, как можно хотеть смерти, если тебе всего сорок шесть, и у тебя есть сын-оболтус, которого ещё нужно «поставить на ноги», есть мать, в конце концов… Сама Габа овдовела примерно в таком же возрасте, и ничего, живёт себе припеваючи, не забивая голову каким-то глупостями… Наверное, это правильно. Да вот только я и тогда не осуждал своего отца, а теперь — тем более. Он просто очень сильно любил мою маму. Так, что жизнь без неё просто утратила для него смысл.

Я хорошо помню наш последний разговор, такое невозможно забыть. Отец просил у меня прощения и тихо плакал… И говорил — я чувствую, я слышу, как моя Сауле зовёт меня. Прости, но я уже всё решил… Он ушёл на следующее утро — со счастливой улыбкой на измученном лице.

С тех пор в этой комнате ничего не изменилось. Жена дяди Матаса раз в неделю приходит сюда убираться, но за всё это время не переложила ни одной книги. Я и с закрытыми глазами нашёл бы то, что мне было нужно. Резную деревянную шкатулку, где хранились мамины драгоценности. Красивые дорогие вещи, обручальные кольца… И ещё одно кольцо. То, которое отец подарил ей на помолвку. Большой прямоугольный камень на тонком ободке из белого золота. Прозрачный зеленоватый аквамарин — изменчивый, как холодные воды родной Балтики — притягивает взгляд, держит и уже не отпускает. Его завораживающая глубина до боли напоминает глаза одной девушки. Уже — моей любимой девушки…

А ведь точно. Вот почему я сразу потянулся к этому кольцу. Оно просто создано для Альфи. Как в своё время его любила моя мать, так сейчас она не стала бы возражать, если я подарю его той, что могла бы стать следующей хозяйкой нашего дома. Если бы только захотела…

Я затолкал кольцо в карман джинсов и вышел из комнаты. Перед таким разговором надо хотя бы поесть, еда успокаивает…

Так, с надкусанным бутербродом в одной руке и стопкой коньяка в другой, меня и застала Альфи. Фыркнула и угрожающе потрясла перед носом кулаком:

— Это что ещё такое?! Кто это тут напивается в одну харю??

Я закашлялся и машинально влил в себя оставшийся коньяк.

— Уфф… А что, ты тоже хочешь? Давай налью!

— Дурак…

Она поставила чайник, вытащила из холодильника остатки вчерашнего салата и устало плюхнулась за стол.

Я судорожно хлопнул по карману — и тоже полез в холодильник.

— Как день прошёл?

— Нормально.

— А Саби с Томом?

— Сидят, смотрят по телеку какую-то чушь… А у тебя как?

Она вздохнула, не поднимая глаз от тарелки.

— Тоже нормально…

— Не убедила. Что случилось?

— Да ничего особенного… Просто что-то вымоталась, настроение поганое… Ты ни при чём, но, если вдруг сорвусь, извини заранее, ладно?

— Хорошо, — я встал и задумчиво воззрился на кофемашину. — Давай я сделаю нам по кофе.

— С ликёром? — невольно улыбнулась Альфи. — А ты умеешь?

— Не-а. Так что тоже заранее извини.

Она засмеялась, и у меня отлегло от сердца.

Мы посидели, попили (конечно же, это был ЕЁ кофе) и поболтали о всяких пустяках.

Потом она встала, с удовольствием потянулась… И я вскочил прежде, чем услышал, что уже «почти двенадцать, не пора ли пойти поспать…»

— Аль, погоди минутку.

Чёрт, как я это скажу?! Я же ни фига не успел подготовиться! И выгляжу сейчас как дурак, в заношенной рубашке без двух пуговиц и старых джинсах. Без цветов (ага, был бы тогда «дурак с букетом»…) Но — если не сейчас, боюсь, что вообще никогда на это не решусь.

Бедняга Том! Как я теперь его понимаю!..

Судорожно зажатое в кулаке кольцо, казалось, прожигает кожу насквозь.

— Ты чего? Что-то случилось? — невольно забеспокоилась она. — У тебя такое лицо, как будто…

— Альфи… — хрипло перебил я. — Скажи мне… Скажи одну вещь… Прямо сейчас.

Медленно разжал влажную ладонь, и кольцо с тихим стуком упало на стол, покатилось и остановилось у пустой кофейной чашки.

Она с недоумением уставилась на него, потом перевела взгляд на меня.

— Что это?

— Это — я делаю тебе предложение. Выходи за меня.

Я не узнал собственный голос — сдавленный, едва слышный, с какими-то позорными истерическими нотками… И плевать, главное — я всё-таки это сказал.

Закусил губу и, как в омут головой, сделал шаг ей навстречу. Что сейчас будет? Что она мне ответит?!

Я ожидал чего угодно — непонимания, недоверия, удивления, даже насмешки… Но не того, с каким ужасом она отшатнётся от меня; не этих застывших глаз, ставших из зелёных почти чёрными. Не взгляда — в первую секунду растерянного, беспомощного, в котором теперь отражалась бесконечная обида. И злость. Презрение. Равнодушие…