23 декабря, в 5 ч. утра, крейсера ушли по назначению. Того же числа, около полдня, пришел из Диего-Суарец первый угольщик. Привез письмо от капитана 2-го ранга В. и донесение адмирала Фелькерзама. Первый писал, что из числа 5 вспомогательных крейсеров по сие время прибыл в Суарец только "Кубань"; где остальные -- неизвестно; равным образом нет никаких вестей об отряде "Олег", "Изумруд", "Грозный" и "Громкий", который должен был догонять нас. Второй доносил, что, прибыв, согласно приказанию Главного морского штаба, в Носи-бэ, приступил к переборке машин, чистке котлов и т. п. -- словом, выражаясь морским жаргоном, "разложился на составные элементы". Почти все следовавшие с ним миноносцы требуют серьезного ремонта. Раньше двух недель -- не может тронуться с места.

Адмирал за эти дни проявлял лихорадочную деятельность. Не знаю, когда он ел, когда спал. Конечно, с разговорами никто к нему не подступался, а с его стороны были только приказания и требования различных сведений. Однажды, едва не столкнувшись со мною на трапе, он кинул отрывистое замечание:

Каково? После большого перехода -- законный отдых! Традиция!..

– - Старые корабли, ваше превосходительство, -- пробовал возразить я. -- Ведь переход действительно большой...

– - А впереди -- еще больше! Если такие старые, что ходить не могут, -- черт с ними! Не надо хлама! Да нет! -- просто привычка!.. Сам пойду -- выволоку!..

Поход отряда в Носи-бэ был назначен на следующий день, 24 декабря. 600 миль крюку, но что же делать? -- надо "выволакивать"...

Ночью пришла "Русь" (из Таматавы), привезла известие о сдаче Порт-Артура... Было горько, обидно для самолюбия, но, в сущности, после потопления первой эскадры этот факт ничего не изменял в нашем положении.

В 6 ч. утра по беспроволочному телеграфу получили уведомление, что к нам идут "Светлана" и миноносцы "Бедовый" и "Бодрый", посланные адмиралом Фелькерзамом с подробным донесением о текущих делах и, очевидно, разошедшиеся с отрядом Энквиста. Все -- результаты той путаницы, которая создалась из-за самостоятельных распоряжений, исходивших одновременно из четырех инстанций: от начальника эскадры, от Главного морского штаба, от заведующего крейсерскими операциями и от Министерства иностранных дел...

В 8 ч. 30 мин. утра, согласно отданному накануне распоряжению, снялись с якоря и пошли в Носи-бэ. Только в 11 ч. 30 мин. утра встретили в море "Светлану" и миноносцы. Удивлялись, почему так долго, но оказалось, что из двух миноносцев отряда адмирала Фелькерзама, единственных числившихся исправными, "Бодрый" в пути повредился, идет под одной машиной и не может дать больше 7 узлов. Приказали "Руси" взять его на буксир и пошли дальше. За время выполнения этой операции (взятия на буксир) имели сношения со "Светланой". Адмиралу было доставлено подробное донесение о походе второго отряда. (Впоследствии я читал его в подлиннике.) По отношению самого отряда -- ничего нового, кроме длинного перечня всевозможных повреждений и неотложных работ, зато несколько любопытных штрихов, характеризующих настроение местных властей, настроение, несомненно, отражавшее взгляды центрального правительства. По-видимому, Петербург слишком поддался перепугу; в Париже вовсе не ожидали, что мы так легко поступимся правами, предоставляемыми нам французской декларацией о нейтралитете, и, предлагая прогуляться в Носи-бэ, готовились встретить эскадру в СуареЦе. На рейде этого последнего были даже поставлены буйки, указывающие места стоянки кораблей; заготовлена свежая провизия (в том числе 1000 быков); местные мастерские (частной компании Messageries Maritimes) увеличивали кадры своих рабочих для спешного выполнения обширного ремонта и т. п... Впечатление создавалось такое, будто протестовали только "для видимости", но, конечно, раз наша дипломатия оказалась такой податливой, а Главный морской штаб так поспешил категорически приказать адмиралу Фелькерзаму идти в Носи-бэ -- то тем лучше.

25 декабря, с 8? утра и до полдня, простояли на месте, застопорив машины, -- миноносцы принимали уголь. За это время, находясь от Диего-Суарец в расстоянии около 30 миль, упорно, но тщетно вызывали по беспроволочному телеграфу "Кубань".

После обедни и положенного по уставу парада адмирал собрал команду на шканцы и, с чаркой в руке, произнес короткую, но глубоко прочувствованную речь. Она записана в моей памятной книжке почти дословно:

– - Дай вам Бог, верой и правдой послужив Родине, в добром здоровье вернуться домой и порадоваться на оставленные там семьи. Нам здесь и в великий праздник приходится служить и работать. Да иной раз и как еще работать!.. Что делать -- на то война. Не мне вас благодарить за службу. И вы, и я -- одинаково служим Родине. Мое право, мой долг -- только донести Государю, как вы служите, какие вы молодцы, а благодарить вас будет Он сам, от лица России... Трудное наше дело -- далек путь, силен враг... Но помните, что "ВСЯ РОССИЯ С ВЕРОЙ И КРЕПКОЙ НАДЕЖДОЙ ВЗИРАЕТ НА ВАС!.." Помоги нам Бог послужить ей с честью, оправдать ее веру, не обмануть надежды... А на вас -- я надеюсь!., за Нее! за Россию!.. -- И, резким движением опрокинув в рот чарку, он высоко поднял ее над обнаженной головой.

Адмирал начал свою речь обычным, уверенным тоном, но чем дальше говорил, тем заметнее волновался, тем резче звенела в его голосе какая-то непонятная нота -- не то слепой веры, не то мрачной решимости отчаяния... Команда, первоначально чинно собравшаяся на шканцах, всецело поддалась его обаянию. В глубоком молчании, стараясь не шуметь, люди, чтобы лучше слышать и видеть, громоздились на плечи друг друга, как кошки, вползали по снастям на мостики, ростры, шлюпки, борта, крыши башен... Последние слова, произнесенные явно дрогнувшим голосом, были покрыты мощным "ура!", заглушившим гром орудийного салюта... Передние ряды едва сдерживали задних... Казалось, вот-вот вся эта лавина тесно сгрудившихся человеческих тел хлынет на адмирала... В воздухе мелькали фуражки, руки, поднятые, как для клятвы... многие крестились; у многих на глазах были... слезы, которых не стыдились... И среди стихийного рева (в нарушение устава) резко выделялись отдельные крики: "Послужим! -- Не выдадим! -- Веди! -- Веди!.."

Долго не могла успокоиться команда. Даже к чарке шли неохотно. Про обед словно забыли...

"Эх! -- невольно подумал я. -- Кабы сейчас да в бой!.."

Увы! еще целый океан отделял нас от неприятеля...

В 5 ч. вечера -- у "Орла" повреждение в машине. Пришлось убавить ход до 6 узлов. Так как это обстоятельство сильно нас задерживало, послали "Светлану" вперед предупредить адмирала Фелькерзама о нашем скором прибытии.

Перед закатом солнца видели на SO ряд дымков. С "Бородина" доносили, что отчетливо различают 4 корабля, идущие в строе кильватера. Послать на разведку было некого. Ни одного крейсера. Могли быть и японцы. Неподалеку от Мадагаскара расположены Сейшельские острова, а еще ближе о-в Бурбон -- английские колонии с телеграфом, всецело находящимся в руках англичан. Никакие агенты не могли бы доставить нам оттуда сведений, нежелательных союзнице Японии.

Ночь безлунная, но ясная. Все -- по-боевому. Офицеры и команда, кроме всегда бодрствующих вахтенных, спят, не раздеваясь, на своих местах, у орудий.

Последующее плавание до Носи-бэ прошло без инцидентов, но зато в весьма тревожном настроении по отношению к безопасности самого плавания в смысле навигационном. Зловещие надписи "uncertain" (Недостоверно), отвечавшие линии промеров; буквы "P. D." ("Position Doubtfull" -- Положение сомнительно) при банках и рифах так и пестрили карту.