"22 ноября. -- В полночь пришли на станцию Маньчжурия и -- застряли. Дорога -- накануне забастовки. "Комитет" уже проявляет свою деятельность. Экстренные поезда не признаются. Адмирал телеграфировал Линевичу, но, кажется, телеграммы не шли дальше ближайшей станции.

В 2 1/2 ч. ночи и в 6 1/2 утра просыпались от толчков со счастливой мыслью, что поехали. Грустное разочарование -- переводят с одного запасного пути на другой...

9 ч. утра. -- Ничего нового. Морозное, ясное утро -- 15 градусов R. По слухам, будут пропускаться только воинские поезда с запасными, увольняемыми на родину. Около 11 ч. утра получилась разрешительная телеграмма. От кого? -- от Линевича или от "комитета"? -- не мог узнать толком. В полдень тронулись дальше.

Что-то лишнее, позабытое докторами в ране на левой ноге, по-видимому, не выдерживает согревающего компресса и собирается вылезать, но не через главную дыру, а сбоку сверлит свой собственный ход. Все равно, только бы вылезло и не задержало в пути. Жестоко простужен. Бронхит вовсю. Глотаю хинин, фенацетин, согреваюсь горячим чаем с красным вином, кутаюсь, во что могу. Очень тяжело ногам -- мерзнут. Сегодня добрые люди нашли в лавочке при станции теплые калоши, купили для меня. Полегчало.

6 ч. вечера. -- Неожиданное открытие: к нашему поезду прицеплен еще один вагон, в котором два путейца. Один из них -- помощник начальника движения. Адмиралу он сообщил, что "прицепился" с целью улаживать недоразумения в пути и содействовать беспрепятственному следованию; нам же в дружеской беседе давал несколько иные объяснения, а именно -- что воспользовался "разрешением" на пропуск экстренного поезда (адмирала "приказано" не задерживать и никаких неприятностей ему не чинить) для осмотра линии. Собранные сведения весьма неутешительны: 2/3 паровозов умышленно поломаны; работает не более 30 % всего подвижного состава; сейчас второй перегон (120 верст) идем с тем же паровозом и с тем же машинистом, так как в депо смены не оказалось.

Какой безотрадный пейзаж! Пологие холмы, обширные низины (путейцы говорят -- солончаковые), и на сотни верст ни кустика, ни деревца, ни признака человеческого жилья... Чахлая травка, на которой и овце не прокормиться, чуть торчит из-под тонкого слоя снега жесткими, растрепанными кустиками. -- Пустыня".

"23 ноября. -- Ночью. -- Холмы стали выше и сгрудились. Мы то ныряем в глубокие выемки, то бежим по высоким насыпям. И все то же безлюдье. Да, в сравнении с этой частью Забайкалья даже Северная Маньчжурия -- чистый рай...

На станции Оловянной застряли. Впереди, верстах в двадцати, воинский поезд потерпел крушение. Разбито три "теплушки". Около двадцати человек раненых и обожженных. Адмирал немедленно командировал туда нашего доктора с добровольцами на нашем же паровозе. Пользуясь долгой стоянкой, я набрался храбрости и проковылял в буфет, где съел жареного рябчика и семь штук забрал в запас (очень уж надоели ветчина и консервы -- наше обычное питание).

В 6-м часу утра тронулись дальше. Вернувшийся доктор сообщил, что крушение обошлось сравнительно благополучно -- нет не только убитых, но даже и раненных более или менее серьезно.

Появился кустарник, стада коров и табуны лошадей. Местами видны бурятские поселки.

Начиная со станции Бурятской (после 8 ч. утра) пошел лес, правда, еще жиденький. Чаще и чаще видны деревни.

Изумительно красив перевал через водораздел между Агой и Ингодой. Прошлый раз (по пути в Артур) проезжал это место ночью и не мог полюбоваться. Ясно, тихо, мороз -- 18RR.

На станции Чита-город -- задержка. Помощник начальника движения объяснил, что по полотну движется толпа манифестантов, тысяч около трех, направляясь к городу. -- Опасно дать ход, пойти навстречу. Могут принять за противодействие и устроить крушение. Лучше пропустить. В 1 ч. 50 м. дня процессия прошла мимо нас. Два красных знамени и за ними, в полном порядке, два военных оркестра: один казачий (желтые погоны), а другой -- не знаю какой (красные погоны) (Узнал позже, что железнодорожного батальона). Издалека слышна была "Марсельеза", но когда шли мимо поезда, оркестры не играли, а пел большой, довольно стройный хор, которому подтягивала вся толпа. Что-то вроде -- "Пора рабочему народу добыть себе свободу...". В толпе много на вид интеллигентной публики (мужчин и женщин), чиновников различных ведомств (в форме), даже офицеров и масса солдат...

В 2 ч. 5 мин. дня путь очистился. Дали ход. Курьезная подробность: на станции у поезда задержалось, отстав от процессии, изрядное количество серых папах, которые столпились на платформе у адмиральского вагона. Увидев адмирала в окне, кричали "ура!", устроили овацию. Вот тут и пойми что-нибудь!..

На следующей станции от путейцев, справившихся по телеграфу, узнали, что в Чите все обошлось благополучно. Губернатор (ген. Холщевников) принял манифестантов и с балкона держал им речь. Уступая просьбам, освободил с гауптвахты офицеров, арестованных за участие в митингах, и согласился на учреждение совета выборных от всех сословий, в котором сам был председателем. Шутя, говорили: "Президент Читинской республики". -- Умно поступил. Если бы его ухлопали и власть перешла бы в руки какого-нибудь "комитета" -- армия Линевича была бы отрезана от России".

"24 ноября. -- Идем без особых приключений и довольно бойко (в среднем сорок верст в час). Около 1 ч. дня пришли на станцию Мысовая, где имели случай пообедать "в настоящую" -- великолепные щи и гусь. В разгар пиршества явился едущий с нами помощник начальника движения и сообщил, что с 2 ч. дня начинается забастовка. Пойдут только поезда с запасными. -- "Хотя адмирала, кажется, разрешено пропустить, -- добавил он конфиденциальным тоном, -- скоро убедимся: подадут паровоз -- значит, поедем".