За эти час с четвертью мы "заметили" на своем пути 19 силуэтов, в которых имели основание подозревать неприятельские миноносцы. Всякий раз, обнаружив такое видение, мы круто меняли курс, стараясь не сближаться на дистанцию, достаточную для "опознания". Из 19 случаев это удалось 13. Только 6 миноносцев нас атаковали, выпустив 8 мин. Ни одна не попала. (Последнее заявление может быть излишне, так как, если бы попала хотя одна, я был бы лишен возможности делиться с читателями моими воспоминаниями.)

Мы не светили и не стреляли.

Думаю, что осуществление такого приема было возможно только с нашей, хорошо обстрелянной, выдержанной в боях командой. Стоило вспомнить 31 марта и паническую "стрельбу по воде"... Теперь было не то!

Не утаю, что два выстрела все-таки было сделано, но при обстоятельствах, в значительной степени смягчающих вину комендора. Случилось это так.

Около 9 1/2 ч. вечера на передний мостик прибежал командир кормового плутонга, мичман Щ.

Разрешите открыть огонь!

Ни в каком случае!

Но эти два подлеца, которые уже атаковали нас на контр-галсе, гонятся за нами!.. И, кажется, догоняют!..

Если только "кажется", что догоняют, -- авторитетно вмешался старший минер, -- то опасаться нечего. Значит, скорость мала. Стрелять минами вдогонку -- пустое занятие. Вот если выйдут на траверз -- другое дело...

Зеленовато-золотистая молния вспыхнула на корме крейсера, и резкий, отрывистый удар выстрела 75-миллиметровой нарушил тишину ночи... Еще...

– - У вас стреляют! Без вас стреляют! Зачем вы здесь! -- крикнул я, бросаясь к плутонговому командиру...

Но бравый мичман, чуть ли не спрыгнув с мостика, уже умчался к своим пушкам с такой быстротой, словно сквозь палубу провалился...

Опять на крейсере воцарилось глубокое безмолвие, изредка прерываемое восклицаниями сигнальщиков и "глазастых": "Справа, на крамболе!" -- "Слева, по траверзу" и соответственными командами капитана: "Право на борт!" -- "Лево руля!.."

От S пошла зыбь, на которой крейсер давал размахи 5--7R на сторону. Для миноносцев она должна была быть еще более чувствительной и, конечно, не способствовала меткости их стрельбы минами.

Около 10 часов один (по-видимому, из "истребителей"), идя контр-галсом, выпустил мину в нашу правую скулу с дистанции не более 1 1/2 кабельтовых. Мы не только видели вспышку выстрела из минного аппарата, но даже слышали характерный звук, сопровождающий минный выстрел, словно чихнул какой-то большой зверь...

– - Хорошо идет... -- проговорил старший минер, склонившийся над поручнем мостика и привычным глазом наблюдавший за пенистым следом, сопровождавшим путь мины...

Несколько мгновений напряженного ожидания...

– - И этот промазал!.. -- почти с состраданием к неудаче товарища по оружию восклицает минер.

Общий вздох облегчения...

– - Плохо мы себя показали перед артиллеристами!.. -- смеется командир (сам минер I разряда).

В 10 час. 15 мин. вечера -- последняя встреча. Чуть не столкнулись с миноносцем, мчавшимся полным ходом прямо с носа. Едва разошлись, почти вплотную. Очевидно, он принял нас за своего, потому что сделал какой-то опознавательный сигнал и исчез во мраке...

В 11 ч. вечера открыли северный Шантуагский маяк. Через полчаса по нему определили свое место на карте и взяли курс SW 23R -- в южную, наиболее пустынную часть Желтого моря, согласно нашему плану. Навстречу попадались только китайские джонки, да и то изредка. Явно было, что мы уже вышли из сферы действий враждующих сторон. Можно было и отдохнуть. На всякий случай, однако же, отдыхали на две смены, да и то не отходя от своих мест.

Многие авторы боевых очерков и воспоминаний описывают то состояние высокого нервного возбуждения, которое еще долго по окончании сражения владеет людьми, принимавшими в нем участие. Существует немало рассказов о том, как тревожно они спят, как галлюцинируют, как легко поддаются всякому внешнему импульсу. Мне не приходилось наблюдать таких явлений. Факты, которые мною записаны (тогда же), скорее свидетельствуют о притуплении, о понижении нервной чувствительности после боя.

В ночь на 29 июля я видел, как люди, только что исправно исполнявшие обязанности службы, даже не казавшиеся чрезмерно утомленными, -- обстоятельно сдав вахту, спешно приискивали себе укромный уголок поблизости к своему месту "по тревоге" и тотчас же засыпали крепким глубоким сном (По отношению ко мне могу заверить, что за все время пребывания на театре военных действий, т. е. и на первой, и на второй эскадрах, -- никогда, ни при каких обстоятельствах не видел боевых снов. Единственный раз, да и то в совершенно мирной обстановке -- по пути из Сайгона в Либаву, при ночевке на станции Вержболово мне приснились лазарет "Дианы", выпучивающаяся палуба, на которой мы работаем... и я с криком "Подпоры! Давайте подпоры!" сорвался с постели, немало переполошив своего спутника).