Фролов не выдерживал и с напускной вежливостью вступал с ним в пререкания.

– - Ну что это такое, -- говорил он, -- гвоздь взяли, бумагу берете, а нам и в зубах поковырять нечем и на оправку ходить не с чем!

– - Вам этого не полагается, -- резко возражал корпусной, -- для зубов можете иметь щетку, а для уборной -- старые пакеты и оберточную бумагу от передач. Я не знаю, какая вам бумага нужна: карты делать, газету иметь, вы

271

ведь политики, а не арестанты, -- подчеркивал он злобно, -- вы думаете, что вы в гостинице, а не в тюрьме. У меня эти привычки забудьте! А еще политические, -- говорил он насмешливо, -- а правил тюремных не соблюдаете.

Досадуя, что ничего не находил у нас более существенного, он сильно хлопал дверью, уходя из камеры. И так как наша камера была крайняя (20-я была с разным хламом, и мы туда на день выносили тюфяки), то ему дальше идти было некуда и он уходил с коридора. Данила его провожал и через некоторое время опять отпирал нашу двери и улыбался, говорил о нем:

– - Сам себе покоя не знает и людям не дает! Целый день как волк по тюрьме бегает и ко всем придирается и считает себя самым первым начальником!

Фролов вертелся ужом, комедиянил, умело и вовремя подавал Даниле папиросу. Потом переходил на таинственный шепот -- будто Данила был тоже членом заговорщической партии, -- серьезно говорил:

– - Сам посуди, Данила Никитич, -- ну как такого человека не повесить после революции, когда он сам просит на себя петли. Повесим, непременно повесим, всех таких лакеев перевешаем, всю землю от них очистим, чтобы ни одного такого хама не оставалось.

Данила не выдержал своей суровости и, смеясь, сказал:

– - Всех вешать, столбов не хватит, тоже ловкачи! Вы бы перевешали, да руки коротки.

Фролов делал смешные гримасы и начинал считать по пальцам:

– - А сколько нам надо-то, Данила Никитич! Нам и нужно-то только на всю Тулу три-четыре десятка! К примеру, первого Тройницкого повесим, жандармского генерала Миллера, подполковника Демидова и Павлова; десятка два таких вот хамлетов; купцов с десяток; махровых дворян черносотенцев, а остальные, как овечки, все шелковые станут! Сами бока подставят, только стриги, не ленись.

– - А Тихомирова как?
– - осклабился Данила.

– - Да он и веревки-то не стоит, -- хихикал Фролов, -- таких вешать и взаправду столбов не хватит. Ну что такое? Ни уха ни рыла! Вот они что!
– - и он стучал по скамейке кулаком, -- что деревяшка, то и они! Этих, Данила Никитич, мы будем обрабатывать и кататься на них верхом, куда вожжей дернешь -- туда они и пойдут, насчет барахла всякого -- только бери, сами и сундуки откроют.

– - А Новикова?
– - любопытничал Данила.

272

Фролов опять поддергивал штаны, кривляясь, как актер, и, меняя интонацию голоса, говорил серьезно:

– - Такие нам будут нужны, мы их подстегнем себе на пристяжку и заставим с мужиками разговаривать про землю и волю, и про все прочее. Они мужицкий дух хорошо знают, без них не обойдешься!

– - А если они не повезут, брыкаться станут?
– - смеялся Тихомиров, глядя на меня.
– - Мужики -- практики и свою выгоду лучше нас с вами понимают, их, как старого воробья, на мякине не проведешь.

– - Да, вопрос мудрый, -- поддерживал Данила, -- ваша программа мужикам не подходит, они хозяева и за землю обеими руками цепляются, а вы им хотите нового барина посадить на шею и земли лишить.

– - А мы их будем и рублем и дубьем, -- хихикал Фролов.
– - Эта наука старая, против ней ничего не поделаешь! Кто нам пригодится -- того рублем, а кто станет реветь и землю рогами ковырять, того и дубьем можно. Это средствие самое дешевое и самое верное, всех под свою бирку подгоним.

Данила сомнительно качал головой и, уходя из камеры, недовольно выговаривал:

– - Ну и ловкачи -- демократы!

Как старый солдат и служака, он высоко ценил труд человеческий и хорошо понимал, что даром никому и ничто не дается, что только долгим трудом и службой достигают хорошего положения, как и он, чтобы приобрести за полторы тыщи домик, должен был копить двадцать лет. А потому в душе он никак не сочувствовал Фролову и замыслам его партии.

Этим что, -- думал он, -- про жуликов и эксплуататоров говорят, а сами жулики из жуликов, они и вправду "твое-мое" сделают, и крестьян без земли оставят.
– - "Стану я, говорит, сам себе в чем отказывать", -- припоминал он его философию.
– - И по морде, голубчик, видно, что вы жить хорошо любите, а потерпеть и достигнуть своим трудом -- не желаете. Нет, друг, собственность священна и неприкосновенна, кто что приобрел -- тем каждый и владеть должен, а жуликов и без вас много.