У меня перехватило дыхание. Трудно вообразить краснокожего, разгуливающего по улицам Лондона и Парижа! И все же я выросла на леденящих душу историях о злодеяниях индейцев против колонистов Дикого Запада, о невинных женщинах и детях, подвергшихся самым жестоким пыткам и зверствам перед смертью и после нее.

Правда, та эпоха в истории Америки почти закончилась, но мог ли какой-нибудь странствующий воин сойти с ума, как мужчины из книги герра Крафт-Эбинга? Как быстро мы забываем совершенно дикие привычки примитивного человечества, сохранившиеся в нашем цивилизованном мире, несмотря на все наши усилия искоренить подобную порочность! Пусть на Восточном побережье Америки и появилась цепочка крупных городов, способных конкурировать с европейскими столицами, мы не могли забыть дикое сердце западных штатов и центральных прерий, по большей части завоеванных и усмиренных, но еще поколение назад необычайно свирепых.

При наличии подобной вероятности подозрения, что столь цивилизованные люди, как Шерлок Холмс или Брэм Стокер, могут оказаться Потрошителем, превращались в абсурд, каким и выглядели с самого начала.

– Брэм Стокер, – задумчиво произнесла Нелл, – в любом случае наименее вероятный кандидат, несмотря на его присутствие в том дискредитирующем доме, где произошло первое парижское убийство. Большинство подозреваемых на роль Потрошителя были заметно ниже пяти футов и пяти дюймов.

– Как и жертвы, – напомнила нам Ирен. – Кроме Мэри Джейн Келли, женщины ростом пять футов и семь дюймов, которая временами называла себя Мари Жаннетт и утверждала, что один из клиентов возил ее в Париж.

– Келли, – повторила Нелл, старательно переписывая свой запутанный список. – Был подозреваемый по имени Келли. Он приехал во Францию незадолго до смерти Мэри Джейн, и полицию особенно заинтересовали его перемещения. Он был драпировщиком по профессии, обойщиком мебели, но стал жертвой ничтожной работы и дурных привычек. – Она наконец оторвала взгляд от своего списка и взглянула на наши ошеломленные лица. – Что? В чем дело?!

Пенелопа Хаксли, возможно, была самой раздражающе невинной женщиной во всей Франции и, может быть, даже на всей планете, но дурой она не была.

– Ох, – сказала она наконец, понимая, что едва не упустила дьявольскую связь с пресловутым «ложем любви». Она прижала руки к покрасневшим щекам.

Во всяком случае, у меня появился партнер в мучительном девичьем искусстве заливаться краской.

Я нахожу его под статуей Девы Марии, промокшего и дрожащего, после первой церковной службы и незадолго до следующей.

Вокруг нет ни души. Огромные кафедральные колонны возвышаются вокруг нас, словно сталактиты и сталагмиты, слепленные в просторной пещере веками из застывшего воска, обратившегося камнем в жалкое подражание Мидасу.

Мне выпало жить в этом мире благовоний, восковых свечей и ханжества, но в моих венах – дикость степей и неугомонность наездников Востока. Теперь моя святая вода – кровь, а не вино.

– Что случилось? – мурлычу я, обнимая его, как матерь-Церковь – грешников.

Зубы у него стучат; пресловутая сила превратилась в ошметки. Так и Бог христиан умножает слабость.

– Я распят, – шепчет он на знакомом нам обоим языке.

Трудно дать духовный совет демону.

– Расскажи, что тебя беспокоит. – Мне наплевать на всех. Ну, почти. Кроме одного человека. Но с этим отклонением я разберусь потом. – Расскажи, что тебя беспокоит, – ласково повторяю я. В конце концов, он животное, и реагирует на простые вещи. Простые грехи. Простой обман, простую ложь.

– Я разрываюсь! Я разрываюсь, – плачет тот, кто заставлял плакать других. Он в смертельном ужасе.

– Ш-ш… Почему?

– Я летел с охотником. Над деревянными крышами, над золочеными куполами церкви, над болотом и елями, горами и башнями, над крышей мира. Я видел, как парю над куполом Храма, и Дьявол искушал меня упасть на камни, впасть в грех. Я видел, как парю над куполами, величественными золочеными куполами в большом золоченом городе, я держался благодаря собственной святой силе и сбрасывал Дьявола на камни и в вечное пламя. Я попаду на Небеса или в ад? Что есть святость? Что есть сила?

– Они едины. Сила есть святость. Святость есть сила.

– А грех?

– Грех – это… спасение.

– Да, да! Мы чувствовали это в моей родной деревне. Мы должны грешить, чтобы спастись.

Я пожимаю плечами. Мне знакома только первая часть этого высказывания, которому все мы служим на протяжении всей жизни. Мы должны грешить или терпеть грехи других. Всё остальное – заблуждение.

Он запускает свои руки – когти – в спутанные волосы на висках, глаза безумные, как у дикого жеребца.