— Я очень рад, — сказал Иннокентий Семенович. — Очень рад. А то, что мы погорячились… Без этого не бывает…

Словом, сегодня Кологрив и его семья ждали Лобачева к завтраку.

— Может, сходишь на станцию? — повторила Аня.

— Но если он не приедет, — сказал Иннокентий Семенович, — вы что, будете морить меня голодом?

— Да не умрешь ты, сходи, — сказала Елена Борисовна.

А в это время Алексей Петрович уже открывал калитку из легкого штакетника и направлялся к домику, стоявшему в глубине двора. Лобачев был не один, рядом с ним, держась за руку, шел Саша, шестилетний сын Алексея Петровича. Когда они вошли на веранду, возник небольшой переполох: Кологривы на разные голоса стали выражать радость по поводу того, что Алексей Петрович вдвойне молодец, захватив с собой такого очаровательного сына, как две капли воды похожего на папу, хотя на самом деле Саша как две капли воды был похож на маму. От радости люди всегда впадают в преувеличение. А Лобачев каким-то чутьем понимал, что Кологривы — Иннокентий Семенович, Елена Борисовна и Анечка — действительно были рады его приезду.

«Значит, — подумал Лобачев, — у старика совсем нет друзей».

— Очень хорошо сделал, что приехал, — сказал Иннокентий Семенович, когда все уселись за стол.

— А ты, Сашок, не стесняйся, будь как дома, — сказала Елена Борисовна. — Анечка, поухаживай за Сашей.

Саша никого не стеснялся. Он был вполне современным молодым человеком — не шумным, не назойливым, но зато решительно не понимавшим, что значит стесняться. Ему было всего только шесть лет. У Саши пока еще не было никаких убеждений на этот счет, но у него было глубокое ощущение, что весь мир — это его родной дом. Поэтому, скажем, слово «нельзя» он понимал и принимал только в одном смысле: нельзя совать руку в кипящий чайник — можно обвариться, нельзя ложиться животом на подоконник, когда отворено окно, — можно вывалиться с одиннадцатого этажа и разбиться — и так далее… Все остальные «нельзя», связанные с тем, что это неудобно, это нескромно, нетактично, а это вообще не положено, — такого рода «нельзя» он еще не понимал и не принимал.

Таня, жена Лобачева, часто говорила: «Сашенька, так нельзя, ты же воспитанный мальчик». Алексей Петрович в таких случаях молчал, потому что ему, человеку стеснительному, эта черта в сыне была симпатична. Лобачев к своему сыну относился с глубоким уважением. А Саша любил Алексея Петровича беззаветно и преданно.

— А он у нас не стесняется, — сказал Алексей Петрович в ответ на слова Елены Борисовны.

— Правда, Сашок? — спросила Елена Борисовна.

— Да, — просто и с достоинством ответил Саша.

Елена Борисовна улыбнулась и погладила Сашу по голове.

— Замечательный мальчишка! — сказал Иннокентий Семенович. — Ну, давайте за наше знакомство!

Все подняли рюмки, а Саша сказал:

— Папа, а мы вчера видели пьяного, он вот так качался и пел неправильную песню.

Все очень весело посмеялись и весело выпили за встречу и знакомство.

Иннокентий Семенович ел торопливо и жадно и уже не обращал ни на кого внимания. Крупная белая голова его низко перемещалась над столом, он близоруко набрасывался сразу и на холодную курицу, и на салат, и на бутерброды, запивал все это молоком и сорил вокруг себя. Иногда исподнизу скашивал на Алексея Петровича глаза, но при этом не переставал с хрустом разламывать курицу.

— Отец, — сдержанно сказала Елена Борисовна, — ну куда ты спешишь?! И не сори, пожалуйста…

Кологрив смахнул на пол крошки и поднял голову.

— Мать, — сказал он, разгоряченный действием, — налей-ка нам еще по маленькой.

Саша посмотрел на Иннокентия Семеновича, и ему стало смешно. Он счастливо, по-детски рассмеялся.

— Тебе, брат, смешно, — сказал Кологрив, — а мне нет. Ты знаешь, — обратился он к Алексею Петровичу, — какое-то проклятье висит надо мной. Не могу насытиться.

— Да, — несмело пошутил Лобачев. — Трудно вас содержать…

— Поверите, Алексей Петрович, — поддержала Елена Борисовна, — вся зарплата уходит на еду.

Кологрив добродушно посмеялся над своим несчастьем.

Саша уже начал скучать, отказываться от всего, что предлагала ему вполголоса Анечка. Анечка говорила с Сашей вполголоса и немного краснела, потому что все время чувствовала, что за столом у них сидит Лобачев. Правда, Алексей Петрович был преподавателем, Сашиным отцом и вообще человеком семейным, но при всем этом молодым и довольно впечатляющим мужчиной. А молодые мужчины, даже и не очень впечатляющие, всегда почему-то беспокоят девушек своим присутствием. Видя все это, Алексей Петрович отпустил Сашу гулять. Тогда и Анечка ушла в свою комнату.

Разговор за столом шел о том о сем. Иннокентий Семенович ел уже спокойней, даже отвлекался от еды, чтобы вставить слово или замечание какое или чтобы пошипеть немного, то есть посмеяться. Елена Борисовна рассказывала о своем житье-бытье. И как бывает почти всегда в порядочных семьях, рассказывая гостю о своем житье-бытье, она слегка поругивала Кологрива, то поругивала, то как бы жаловалась на него. Когда Алексей Петрович несмело вступался за него, Елена Борисовна говорила еще настойчивей и решительней.

— Что вы, Алексей Петрович, — говорила Елена Борисовна, — вы просто не знаете его. Вы не глядите, что он вроде солидный, — ничего он не умеет, а главное — жить не умеет.

По словам Елены Борисовны выходило, что Иннокентий Семенович вовсе не умеет жить, ничего такого не добился, в то время как его товарищи сидят уже где-то высоко, имеют и то, и другое, и пятое, и десятое.

Иннокентий Семенович все отдает людям, взамен же ничего не получает, не умеет приспособиться, угодить начальству, показать себя с хорошей стороны там, где это нужно.