Но мы знаем также, что он не сидел в Киеве и женолюбствовал, а из года в год воевал: в 981 году он воевал с поляками, захватив Перемышль, Червен и другие города; в том же году он расправился с вятичами, т. е. перекинулся далеко на восток. В 982 году он опять покорял восстание вятичей. В 983 году он воевал с ятвягами. В 984 году он победил радимичей. В 985 году он воевал с болгарами. В 988 году ходил к днепровским порогам. В 989 году воевал с греками.

Только этого перечисления войн, не говоря уже о мелких административных поездках или походах, достаточно, чтобы показать, что у него не было совершенно времени для своих 800 наложниц, ибо он непрерывно разъезжал из конца в конец своего огромного государства.

Вся эта нелепая сказка выдумана только с целью сравнения его с библейским Соломоном, имевшим якобы 1000 наложниц, причем в летописи прямо и сказано: «бе бо женолюбець якоже Соломон».

Такими легендами летопись переполнена. Целые отрывки летописи, например, повествование об убийстве Бориса и Глеба, являются, в сущности, чисто религиозными произведениями на исторической канве, вставленными механически в летопись. То же самое касается убийства в Орде князя Михаила Тверского или жития Феодосия Печерского и т. д. Совершенно ясно, что многое в этих рассказах вовсе неверно и место им не в исторической хронике, а в сборнике религиозных легенд.

Вторым, и самым главным, недостатком летописи является то, что она чрезвычайно тенденциозна в политическом отношении, как в общем, так и в частном. Говорить о беспристрастности летописи совершенно нельзя, она вся насквозь пропитана той или иной политикой.

Прежде всего, летопись в целом строго монархична, идея единодержавия проходит красной нитью через всю ее; вместе с тем она отрицает идею народоправства. Есть места, где летописец обзывает новгородцев, забыв свою «священность» и скромность, базарно-бранными словами за их свободолюбие и неподчинение княжеской власти.

Роль народа, роль веча летописью, где только можно, затушевана или вовсе замолчена, а между тем вечевой порядок являлся основным порядком в начале истории Руси и долго боролся с единодержавием князей. Народные движения скрыты летописью до пределов возможного, и только когда замолчать уже вовсе нельзя, летописец говорит о них два-три слова, часто все же не называя причины.

История постольку может считаться наукой, поскольку она объективна. Историк, рассматривающий события исключительно с точки зрения своей политической партии, уже не историк, а скорее пропагандист, а в некоторых случаях просто демагог.

Пушкин чутко уловил это и выразил в эпиграмме на «Историю России» Карамзина, являющейся идейным продолжением летописи. Известно, что Карамзин был настолько «благонадежен» в политическом отношении, что с него личным распоряжением царя была даже снята цензура.

Эпиграмма гласит:

Идея единой династии Рюриковичей, единственно осуществляющей законную, освященную богом власть, господствует в летописи и определяет ее принципиальный стержень. Отсюда намеренное подчеркиванье летописцем одного и замалчиванье другого.

Летописи были орудием политической пропаганды. Различные редакции их, самое писание их, то в Печерском, то в Выдубецком монастыре, показывали, что это было делом торговли истиной. Объективность летописца либо покупалась за деньги для монастыря, где он подвизался, либо получалась путем административного давления.

На этой почве мы сталкиваемся с третьей отрицательной чертой летописи: она была и продажна, продажна в том смысле, что достаточно было князю, о котором летопись до сих пор отзывалась не слишком одобрительно, сделать крупное пожертвование монастырю, и он из черного делался белым.

Так как летописи писались в разных княжествах, а основой служил один главный свод, то нередко летописцу, начинавшему местную, провинциальную летопись, случалось натыкаться на не слишком-то положительную характеристику предков своего князя, — в таких случаях он частенько менял отрицательную характеристику на положительную.

Были и иные выходы из столь неприятного положения. Давно уже было замечено, что Галицко-Волынская летопись начинается с заголовка о княжении «самодержца» Романа Великого Галицкого. Но если мы заглянем в нее, то о Романе и его княжении мы почти ничего не найдем, речь в ней идет только об его потомках.

Объясняли, что летопись дефектна, что места, содержащие описание княжения Романа, утеряны. Однако недавно Пашуто (1950) довольно убедительно показал, что дело, по-видимому, обстоит иначе. Есть основания думать, что польский историк Длугош пользовался летописью, давшей основание Галицко-Волынской, летописью цельной, а не дефективной. В этой летописи Роман выставлен в довольно некрасивом виде.

Естественно, что составитель Галицко-Волынской летописи не мог начать ее с черной характеристики своего князя-основоположника, писать же новый, совершенно отличный вариант, он в силу каких-то причин не мог. Поэтому он поступил весьма радикально и просто: выпустил целиком княжение Романа, оставив только заголовок. Здесь мы, вероятно, имеем дело с тенденциозным замалчиванием истины.