Крис по-прежнему глядит на меня и ждет ответа.

Я набираю полный рот коктейля и стараюсь сделать вид, что сглатываю только поэтому.

– Какая теперь разница? – говорю я наконец.

Крис все так же пристально смотрит на меня. Секундная стрелка настенных часов совершает полный оборот, прежде чем Крис отводит взгляд, берет со стола неоткупоренную бутылку красного вина и чистый бокал и уходит из кухни.

Я до половины наполняю стакан виски, на этот раз без колы, и добавляю лед. Рука у меня дрожит.

Уже собираясь уйти, я замечаю, что между микроволновкой и стеной засунута золотистая зажигалка «Зиппо» с буквой «Р» на боку. Я достаю ее, выхожу из кухни и направляюсь к парадным дверям.

На подъездной дорожке стоит машина Руби. Я приближаюсь к ней, закуриваю от золотистой зажигалки и слегка повожу рукой, чтобы крышка захлопнулась. Кто-то вымыл машину и внутри, и снаружи, но когда я наклоняюсь, чтобы взглянуть на свое отражение в заднем окне, то вижу три белых пятнышка клея в том месте, где раньше было нечто другое.

Фред Вентурини Бензин

Отвернувшись шрамами к полкам с пометкой «иностранные языки», я листал какую-то выбранную наугад книгу. Магазин мне нравился больше, чем сами книги: здесь люди из вежливости держались незаметно.

Шрамы я прятал не специально. В ресторанах всегда просил кабинку и сидел там со своими рубцами, отводя лицо от официанта и остальных посетителей. В автобусе, за рабочим столом, на скамейке или даже дома на диване я подпирал изуродованную сторону рукой и, скрывая шрамы, выглядел задумчиво.

Шрамы не зудели – на самом деле кожа там онемевшая, – но в общественных местах я всегда немного их почесывал, рукой защищая скопление неровных розовых линий от чужих глаз. Выходя из дома, я не продумывал эти маленькие хитрости, но все равно так поступал. Это была не привычка, скорее приемы, отработанные еще в детстве, когда методом проб и ошибок я учился скрывать свое уродство.

– Ларри? – Чей-то голос оторвал меня от книги, которую я держал в руках, но еще не начал просматривать. – Ларри Бентон?

Ко мне обращался лысеющий грузный тип в белой сорочке с пожелтевшими подмышками, лицо которого блестело от пота.

– Ты меня, наверное, не помнишь.

– Простите, – отрицательно покачал я головой, улыбаясь, словно помнить должен.

Он попытался взглянуть на шрамы, посмотреть, что с ними сделали годы. Но, по крайней мере, проявил вежливость. Дети, если они замечали мой недостаток, вели себя намного хуже. Улыбаясь, они кем только меня не обзывали, считая, что круто столкнуться с Франкенштейном или Фредди Крюгером.

– Мы общались в детстве, – сказал он, не обидевшись, что я его не вспомнил. Вероятно, отнес мой провал в памяти на счет детской травмы. – Как поживаешь?

– Неплохо, насколько это возможно, – ответил я.

– Надо же… Знаешь, я о тебе часто вспоминал, по роду деятельности, – продолжил он. – Особенно в последнее время.

– А чем занимаешься? – Мне не хотелось проявлять явный интерес к беседе, но стало любопытно.

– Не уверен, что ты захочешь это обсуждать. Просто я работаю в Федеральном бюро тюрем – неподалеку от Мариона… и… ну, дело в том…

– Эрик, – вырвалось у меня. Двадцать лет не произносил этого имени.

– Ну, тогда ты знаешь.

– Нет, не знаю.

Я ожидал услышать, что Эрик снова в тюрьме. На этот раз, возможно, пожизненно.

– Он повесился в камере, месяц назад, – обыденно поделился информацией мой собеседник, словно сообщил прогноз погоды. – Вдобавок ко всему, во время моего дежурства. Даже записки не оставил.

Я пожал плечами. Он, наверное, ожидал более бурной реакции.

– Знаю, не стоит заводить этот разговор, но каждый раз, когда я его видел, вспоминал, что случилось. Ну, ты понимаешь. С тобой.

– Понимаю, – сказал я.

– Наверное, зря я это начал.

– Да нет, все в порядке. И раз уж мы об этом заговорили, не припомнишь, не говорил ли он чего? О том, что случилось?

Лицо парня напряглось. Будь у него машина времени, он перемотал бы все назад, улизнул бы ко всем чертям от этого разговора. По крайней мере, нас кое-что объединяло.

– Не хочу тебя больше волновать, но… слухи ходили. Хотя не думаю, мне не следует их повторять слово в слово, если ты не против. О смерти Эрика в этом мире никто не пожалел – давай поставим на этом точку.