Тут на велике подъехал Эрик. Мы в изумлении застыли, мрачно наблюдая, как он подошел к основанию кучи и стал карабкаться вверх.

– Не подходи, – с вершины сказал Гленн. – Иди, трахай сестру или развлекайся со своими дурацкими котятами. Ты их сначала трахаешь, а потом убиваешь?

Эрик глазами нашел меня. Я облокотился на гору, поэтому не сполз к нему и типа пожал плечами. Потом продолжил свой путь наверх. Там мы все встали, смотря вниз на Эрика.

Он попробовал взобраться. Гленн заставил его жрать щебень. Они подрались, но Гленн взял верх – игра «царь горы», только взаправду. Он швырнул Эрика вниз на незакрепленные камни, потом стал возить взад и вперед, держа за волосы, пока его лицо не ободралось так, словно он целовал терку для сыра.

– Насколько тебе дороги твои яйца, а, любитель сестренок? – спросил Гленн и пнул его прямо по «хозяйству».

Дыхание Эрика вылилось в резкий вдох. Гленн медленно занес ногу и еще раз, до кучи, пробил в пах. Эрик откатился и, дрожа, лежал у подножия. Потом ему хватило ума похромать домой.

Месть не заставила долго ждать.

На следующий день я отправился к Гленну, надеясь поиграть в футбол. Солнце еще не палило в полную силу над развалюхами в восточном Верноне. Трава в городе повсюду была бурая, жухлая; сухие травинки приставали к потной коже, и все зудело, пока не помоешься.

До этого я никогда не видел, чтобы Гленн плакал. Он был старше. Круче. Возле старого сарая, в узкой полоске тени калачиком свернулся его бигль, Фрэнки, уткнувшись окровавленной мордой в брюхо. Из пустых глазниц шла кровь. Гленн осторожно поглаживал пса. Бока Фрэнки тяжело вздымались, сам он дрожал и поскуливал.

– Что случилось? – спросил я, присаживаясь рядом на колени. – Эрик, да?

В таком маленьком городке выколоть Фрэнки глаза мог только Эрик. Похоже, орудовал он ножом. Небрежно.

– Что делать? – всхлипнул Гленн. – Он выживет?

Я пожал плечами.

Он схватил меня за рубашку и заорал:

– Ты же у нас умник. Ты все знаешь! Черт возьми, что нам делать?

Я спросил, осталась ли у него винтовка 22-го калибра; Фрэнки нужно пристрелить, ведь слепой собаке жизнь не в счастье.

Гленн застрелил пса под крышей сарая; стрелял он в упор, закрыв глаза. Я помог приятелю отнести тело к нашему лагерю. Пес никогда не ночевал с нами под открытым небом, но мы любили это место и часто навещали Фрэнки. Яму рыли садовыми совками и руками до тех пор, пока под ногти не набился песок. Гленн копал медленно, в яму лились его слезы, а рядом с растущей кучкой земли лежало обмякшее тело Фрэнки.

С тех пор спокойная жизнь Эрика закончилась. Гленн травил его, даже когда начались уроки. Школа находилась в Патоке, и детсадовская малышня наряду с выпускниками школы, всего около двухсот человек, учились под одной крышей. Бетонные тротуары всегда были усеяны пятнами от табака. А в каждом классе на белом подвесном потолке расплывались бурые кольца, и каждый раз во время дождя учителя знали, куда подставлять ведра.

Гленн выцепил Эрика в первый день учебы и затащил его в котельную. Молотил по лицу, пока не потекла кровь. Потом плюнул в него. Не прошло и недели, как он применил к Эрику захват, банальный болевой рестлинговый захват, который по телевизору выглядит несерьезно, и вывихнул своей жертве колено. Эрик весь день хромал по коридорам, держась рукой за сдавленную промежность. По-моему, в тот год промежности Эрика доставалось больше, чем до этого футбольным мячам на перемене.

Эрик был слишком тощ и слаб, чтобы дать сдачи, когда Гленн припирал его к стене. Он не убегал. Во время своих вылазок мы удивлялись, сколько грубости может вынести Эрик. Вроде ему даже нравилось. Мы прикинули, что, наверное, он отыгрывается или на своей сестре, или на животных. Мы ржали и с трудом глотали горькое пиво, вкус которого с каждыми посиделками становился немного приятнее.

В сентябре того же года, помню, стою как-то в развилке своего дерева, лезу ради самого процесса. Помню, как хотелось поскорее поцеловаться, чтобы не только Гленн мог хвастаться. Тут из сарая послышались звуки, которые напомнили, что у Эрика был ключ к висячему замку. За нашу короткую дружбу мой сарай стал своего рода клубом, где мы запирались и вдыхали бензин или сбивали из остатков досок фиговые скворечники.

Но сейчас Эрик был не другом, а злоумышленником.

Замок висел на скобе. Я сообразил, что Эрик уже внутри. Осторожно приоткрыв дверь, я увидел его на коленях рядом с маминой газонокосилкой – он сосал садовый шланг.

Сливной конец шланга был вставлен в пластиковый смесительный бачок, который Эрик притащил из дома. Тогда я еще не имел понятия, что такое перекачка, но больше бензин он достать не смог бы никак. Глаза Эрика оказались стеклянными. Но причиной были не пары. Может, печаль. В руках он держал девчачью куклу, такую, с мерзкими соломенными волосами, и голую.

– Смотри, – сказал он.

И я послушался. По-любому я бы его не побил. В свои тринадцать он был высокий и худой. Мне же еще не стукнуло одиннадцать. Он окунул голову куклы в бачок. Зажег спичку. Получился такой здоровенный факел. Эрик рисовался, размахивал куклой, вычерчивая в воздухе пылающие круги, гордый. Пламя бушевало, голова куклы стекала розовыми каплями. Эрик швырнул горящую куклу в стену сарая и потряс рукой, словно обжегшись.

Пылающий пучок горящих кукольных волос порхнул в воздухе одинокой снежинкой, медленно опустился вниз и упал в бензин, выбрасывая сноп пламени.