Боулс долго молчал, а потом спросил:

— Хотите сказать, что нам не обойтись без эксгумации?

— Возможно…

— Нет! Я пошлю кого-нибудь в Глостершир — вдруг мисс Тарлтон поехала туда. Если она у родни, мы окажемся в дураках, верно? Она, случайно, не сбежала с мужчиной? Может быть, у нее в Лондоне есть кавалер, о котором она не рассказывала Нейпирам? Попрошу Уортингтона аккуратно расспросить ее родственников в Глостершире. Если она, конечно, не у них.

— Я думаю, что корни дела надо искать не в Лондоне.

— Вам платят не за то, чтобы вы думали, а за то, чтобы вы находили ответы! И ради бога, делайте что хотите, но умаслите мисс Нейпир, иначе ее отец мне голову откусит! И Уайетов тоже не раздражайте, слышите?

На том конце послышался щелчок — суперинтендент бросил трубку на рычаги.

Ратлиджу очень хотелось сделать то же самое.

Он разыскал горничную Пег и попросил отнести записку в номер мисс Нейпир.

— Сэр, мисс Нейпир уехала десять минут назад. За ней из Шерборна прислали автомобиль, и она поехала в Чарлбери.

Ратлидж тихо выругался; Пег присела в легком реверансе и побежала по своим делам.

«Да, надо было это предвидеть! — посочувствовал ему Хэмиш. — Но француженка вскружила тебе голову. Ты все утро бродишь сам не свой… Видишь, к чему приводит такая рассеянность? Схлопотал выговор от старикашки Боулса, а настырная мисс Нейпир, стоило тебе отвернуться, тут же укатила в Чарлбери. Она та еще интриганка!»

«Интриги тут ни при чем. Элизабет Нейпир до сих пор любит Саймона Уайета. Вопрос в том, до каких пределов она готова дойти, если считает, что у нее есть хоть один шанс его вернуть?»

«Похоже, — сказал Хэмиш, — придется тебе снова ехать в Чарлбери и все выяснить на месте».

Но вначале Ратлидж все-таки сходил на станцию и расспросил начальника о Маргарет Тарлтон, подробно описав ее внешность и наряд.

Начальник станции покачал головой:

— Я не помню, чтобы на лондонский поезд садилась такая женщина. В тот день билеты на лондонский поезд купили пять человек, все местные жители — три мужчины и две женщины. Я их всех хорошо знаю. А других пассажиров не было.

— Она могла поехать не в Лондон, а на юг.

— Сомневаюсь. Отсюда не часто едут на юг. Я бы запомнил такую пассажирку… особенно если она была одета нарядно, как вы говорите.

Ратлидж поблагодарил его и вернулся к гостинице, где стоял его автомобиль. Если Уортингтон вернется с пустыми руками, придется добывать разрешение на эксгумацию…

Выехав со двора, Ратлидж увидел, что по улице ему навстречу идет Маркус Джонстон, адвокат Моубрея. У поворота на Чарлбери Джонстон окликнул его:

— Есть новости? Я все разыскиваю Хильдебранда, хочу его расспросить. Но он опять ушел в поле, значит, радоваться нечему. — Он положил руку на опущенное окошко.

— Да, радоваться нечему. Как себя чувствует ваш клиент?

Джонстон глубоко вздохнул, как будто ему было трудно даже думать о Моубрее.

— Плохо. Забывает есть, почти совсем не спит. Если и закрывает глаза, то не дольше чем на пять минут. У него в голове все перепуталось, и он страшно боится. Я пробовал обсудить с ним линию защиты, но он смотрит на меня как на пустое место. Уверяю вас, рядом с ним у меня мурашки по коже! Один из констеблей, которых приставили его охранять, говорит, что при вас он разговаривает… Откровенно говоря, я удивлен.

— Я расспрашивал его о детях. Он хотел меня остановить, а сделать это можно было единственным способом: накричав на меня.

— Жаль, что меня там не было!

— Если бы в его тесную камеру набились четыре или пять человек, он бы задохнулся! Я не собирался вырывать из него признание, только хотел знать, насколько выросли его дети. После того как в шестнадцатом году был сделан снимок, прошло три года. Так как фотографии нам не помогли, я думаю о том, что еще можно предпринять.

Джонстон покачал головой:

— Мне все больше кажется, что он просто очень хорошо их запрятал. Конечно, трудно представить, чтобы человек, впервые попавший в наши края, отыскал укромное место, о котором бы никто не знал. И все же… — Он помолчал. — Я ходил на похороны миссис Моубрей. Мне показалось, что там должен присутствовать кто-то, помимо полицейских и владельца похоронного бюро. Не люблю похороны. А эти были хуже обычных. Священник не знал, что говорить о бедной женщине — вела ли она безупречную жизнь, или была не лучше шлюхи. Поэтому он отделался банальностями; почти все они больше подходили для проповеди, чем для похорон. Никто не хотел упоминать, при каких обстоятельствах она скончалась. Я имею в виду убийство. Никто, в том числе и я, не догадался принести цветы, могильный холмик выглядел ужасно голым и заброшенным. Наверное, надо заказать хотя бы самую дешевую табличку — у Моубрея наверняка даже на такую не хватит средств. По-моему, он так до сих пор и не понял, что она умерла.