А иногда Фадеев вдруг говорил:

— Ну, заводи, Назарович, мою любимую.

Тогда, откашлявшись и став необычайно серьезным, даже важным, Алексей Назарович начинал:

Фадеев и Солдатов тихо подхватывали:

За окном плакала метель, освещенные красным отблеском печного пламени лица певцов были печальными; мне казалось, что это не печка, а костер в холодной степи, возле которого собрала непогода совсем чужих людей и сроднила их друг с другом.

Я понимала настроение Фадеева; единственный его сын был на фронте, а с женой он потерял связь и не знал, успела ли она эвакуироваться из Гомеля.

Однажды я пришла поздно из военкомата, злая на военкома и на всю свою неудачную жизнь.

— Слава богу, явилась, — проворчала тетка Милосердия, — ешь и ложись спать. Вот чай и хлеб с салом. Александр Семенович угостил.

— Хорошо. Посижу немного и лягу.

— Как же ты пойдешь через их комнату? — с ужасом спросила тетка, глазами указывая на дверь, — Они же уже спать будут.

— Ну и что же? Пройду тихонечко.

— Нина, да разве это возможно? Мужчины посторонние спят, а ты идешь?

— Не укушу я ваших посторонних мужчин, будьте спокойны.

После долгих и нудных пререканий тетка ушла спать.

Вскоре на кухню вышел Солдатов.

— Э-э, что-то наша барышня нос повесила, — сказал он. — Пойдем-ка к нам, чего тут одной сидеть? Я посылку получил — имеем сало, две бутылки вина и кучу семечек. Мы нарочно не начинали, тебя ждали. Анна Николаевна с Юлией Сергеевной, видимо, спят. Так что спокойнехонько попируем.

Я обрадованно пошла за ним. Честное слово, мне впервые в жизни захотелось выпить рюмочку вина, чтобы хоть на час забыть о войне, обо всем, что свалилось на нас за последнее время.

— Ура! — шепотом закричали Фадеев и Дмитриепко, когда мы вошли в комнату.

Они быстро накрыли на стол, и мы сели.

— За отца, — предложил тост Константин Васильевич, — за твоего отца, Нина!

— Ага, — согласилась я, храбро опрокидывая рюмку.

Вино было сладкое и пахло вишней. Сразу по жилам побежало тепло.

— За вашего сына, — сказала я, подставляя пустую рюмку и думая о Гешке, — теперь мы выпьем за вашего сына и вообще за всех, кто на фронте.

— Только ты поешь сначала, — предупредил Алексей Назарович, подавая мне хлеб с толстым куском розового сала.

И вдруг, сама не знаю почему, я рассказала им о своих безуспешных попытках уйти на фронт, о том, что я уже подала заявление и со дня на день жду вызова, а его все нет и нет. Они выслушали внимательно. Фадеев сказал:

— Я тебя понимаю, Нина, у меня сын тоже добровольцем ушел. Но учиться ведь надо. Кто знает, сколько протянется эта война. Потерянные годы жизни.

Неожиданно сердито вступился Дмитриенко:

— Константин Васильевич, о чем ты говоришь? Какие там потерянные годы? В тюрьме просидеть, без дела жизнь разбазаривать — да, потерянное время. А Родину в тяжкий для нее час защищать — это уж, извини, по-моему, с наивысшей пользой проведенное. Молодец, Нина!

— Правильно, Назарович, — поддержал его и Солдатов.

В это время в комнату заглянула тетка Милосердия.

Увы, Юлия Сергеевна, на мою беду, не спала. Она моментально оценила обстановку и с подчеркнутой вежливостью сказала:

— Нина, поблагодари за ужин и спать.

Я ожидала долгой и нудной нотации по поводу моей безнравственности. Но тетка была в полушоковом состоянии и не смогла вымолвить ни слова.

— Я считала их воспитанными людьми, — с горечью пожаловалась наутро она тете Аферистке, — а они девчонку сопливую спаивают.

— И крестом вышивать не умеют, — добавила я.

В одно прекрасное утро я поднимаюсь раньше обычного. Не веря в случившееся, снова и снова перечитываю повестку.

— Тетечка, — обращаюсь я к тетке Милосердии, — вы скажите сейчас поосторожнее тете Ане, что я через полчаса ухожу в армию.

Тетушка моментально принимает оскорбленный вид.

— В наше время, — говорит она, поджав губы, — порядочная девушка даже помыслить не могла, чтобы пойти к солдатам в казармы. Что тебе там делать? И откуда в Заречье взялась армия?

— Вы меня не поняли, тетечка, я ухожу служить в армию. На фронт, как Гешка.

— Господи, помилуй!

Я молча надеваю пальто. Беру любимую книгу «Морской волк». Тетка цепляется за книжку, будто это может удержать меня.

— Не пущу! — кричит она на весь дом.