Во всех углах началось перешептывание, видимо, люди по-разному думали, как отнестись к виновным. И вдруг этот шепот стих — слово взял Якуб Гаманек. Все знали, что он самый старый коммунист в округе и что мысли у него всегда интересные. А Якуб Панасович, проведя рукой по своим густым седым волосам, сказал:

— Обидно мне, старому, что вы, молодые люди, поступаете так... Мне казалось, когда смотрел я на вас во время работы, что все вы такие честные и хорошие... А выходит, не совсем хорошо видели глаза мои. Завелся поганый червяк, понимаете, кое в ком из вас, Решайте сами, — добродушно кивнул он головой, — что делать с этими хлопцами, а только помните при этом, что вам еще долго вместе жить и работать... Вот и подумайте — как по правде поступить и дружбу сохранить?

Якуб Панасович сел. Сразу же встал Лайзан и продолжил его мысль:

— Слыхал я, корни такие есть, что камень буравят и плиты крошат... Сверху ничего не видно, стоит здание, а он там внутри пробивается, сверлит! Так вот, как бы в этом деле про главный корень мы не забыли — про Езупа Юрканса. «Умные бьются — дураки смеются!» — говорят в народе. Наверное, Езуп себе похихикивает. Он не дурак... Для чего он спаивает молодежь? Зачем он явился на строительство — работать или на картах да самогоне денежки загребать? Как мне кажется, вернее — последнее. Видите, не пришел он сюда, чувствовал, что и за него могут взяться... Вина тут моя и Каспара Круминя, что допустили мы его на строительство. Можете не сомневаться, мы сами разберемся с ним! А мой вам совет — с этой бедой решайте так, чтобы новой не наделать...

— Можно мне? — глухо прогудел из угла Кузьма Шавойка и, получив разрешение, вышел к столу.

В зале начался гул и выкрики, видимо, крепко и не раз насолил Кузьма людям. И когда он начал говорить, голос его задрожал:

— Я поступил плохо, и, как бы вы меня ни покарали, ладно... Но только Йонас тут ни при чем!

Этого от Кузьмы никто не ожидал. Йонас задвигался на лавке, хотел встать, но только махнул рукой.

— Я просил бы еще всех вас не отдавать меня под суд, — продолжал он. — Дядька Никифорович, вы правильно сказали обо мне... Я исправлюсь...

За Кузьмой Шавойкой поднялся Йонас.

— Мне стыдно смотреть вам в глаза, — сказал он, хотел продолжить, но ничего больше не прибавил и опустился на свое место.

— Товарищи! — не удержался Юозас Мешкялис. — Вы же видите, Нерута такой человек, что о себе и слова сказать не может. Я тут было прикрикнул на него, да вижу, что зря... К нему надо с душой отнестись...

— А с Кузьмой кончать надо! Этот не исправится! — крикнули из зала.

Этого уже не мог вытерпеть Никифорович:

— А я говорю, что в работе исправится!

— Да уж не вы ли это сделаете? — крикнул тот же голос.

— Что ж, и я могу, — решительно заявил Никифорович. — Оно и так бывает: один дерево гнет, другой выпрямляет...

В конце концов комсомольское собрание вынесло постановление: Кузьму Шавойку за хулиганский поступок исключить из комсомола, а Йонасу Неруте объявить строгий выговор с предупреждением.

Было уже за полночь, когда стали расходиться. Понурый Йонас с Зосите шли в бараки, следом за ними — Восилене и Анежка. Впечатления от того, что произошло на собрании, были так живы, что никому не хотелось начинать разговора. На половине дороги компанию нагнал Алесь. Стежка у озера отсырела, мокрая трава цеплялась за полы. Все чаще пели петухи — приближался рассвет.

— Ну что, жарко, как после бани? — первой не выдержала Восилене и подтолкнула в бок Йонаса.

— Выходит, пожарче, — виновато усмехнулся Йонас.

А Зосите вступилась:

— Подожди, найдется и для тебя припарка, тетка Восилене!

— А она у меня около плиты каждый день! — вывернулась женщина. — Я привычная...

Около барака Алесь попрощался со всеми и попросил Йонаса немного задержаться. Когда остались одни, сказал:

— Пока заживет рана, поезжай домой. Работать все равно не можешь, так? А кроме того — быстрей забудется.

— Не скажут, что убежал со строительства? — усомнился Йонас.

— Кто ж это скажет? Я отпущу... И еще я тебя попрошу об одном деле... Устроишь?

— Что?

— Порой мне кажется, что какой-то дьявол сидит в этом Пранасе Паречкусе, дядьке Анежки. Тебе там близко — может быть, ты бы пригляделся к нему?

— Паречкус и меня удивляет, Алесь. Откуда этакий черт взялся?.. Хорошо, не такой уж я следопыт, но присмотрюсь... Мне и самому хочется узнать правду, может, этим я хоть немного заглажу и свою вину перед вами...

— Значит, утром домой.

— Надо так надо.

— И не обижайся на меня... Я по-честному!

— Понимаю, — вздохнул Йонас. — Тут все правильно...

— Ну, будь здоров!..

Йонас пожал руку Алесю и ушел. Алесь подумал: «Пожалуй, немного перехватил я в своем выступлении. Ошибся хлопец, но хорош: честен, прям, смел. Такой не подведет...»

В рассветном сумраке перед Алесем замаячила фигура. Скоро он узнал в ней Езупа Юрканса.

— Вот хорошо, что я вас увидел, товарищ начальник! — залебезил Езуп Юрканс. — Так рад...