К Алесю подошла Анежка.

— Ну как? — спросил он ее шепотом.

— Как будто ничего.

— Не ругали?

— Они, наверное, рады, что я пришла.

— А где Паречкус?

— Его нет дома.

— Ну и хорошо! — обрадовался Алесь, незаметно пожимая ее руку.

Снова начались танцы. Теперь уже в центре внимания были Павлюк Ярошка с Аделей Гумовской. Вьющийся чуб Павлюка взлетал над бровями, он то притопывал ногами, то плавно кружился, увлекая за собой Аделю. Мастер он был танцевать! Ноги его не просто двигались в такт музыке, казалось, они выписывали затейливые, одному Ярошке понятные узоры и письмена. Аделя, с пылающими щеками и синими, манящими в озорной усмешке глазами, пьянела от общего восхищенного внимания, гордо и вызывающе несла свою красивую голову с льняными волосами...

— О-го-го! — вдруг остановился Павлюк Ярошка и показал рукой на дверь.

Там стоял Юозас Мешкялис, наряженный, как молодой, под руку с Восилене. Никто не заметил, когда она ушла, а теперь появилась переодетая в новое платье и помолодевшая, похожая на невесту. К новому пиджаку Мешкялиса был приколот белый цветок, а на голове Восилене красовался венок из гороховища.

— Молодые приехали!.. Молодые!.. — покатилось по хате, и все ринулись к порогу. Но то была только шутка. Еще и сейчас сохранился в литовских селах обычай, по которому, пока молодые регистрируют брак в сельсовете, их место занимают подставные, обычно пожилые люди... И долго приходится после дружкам молодого выпрашивать и выкупать место за столом для настоящего жениха.

С приходом Мешкялиса и Восилене начался праздник. Гостей попросили за столы. Родители Зосите усадили долговских и эглайненских друзей своей дочери. Но хотя за столом было полно гостей, к напиткам и закускам никто не притрагивался — это можно было делать только тогда, когда, после долгих споров и пререканий, настоящие молодые занимали свои места.

Зато раздольно было теперь песням. Мешкялис, который обычно уверял всех, что не знает ничего, кроме военных маршей, затянул совсем другое:

И сразу женские и мужские голоса подхватили так, что задрожали стекла в окнах:

Алесь слушал песню, и на душе у него становилось все спокойнее. Поглядывая в сторону Пашкевичуса, он не замечал в нем ни злости, ни подозрительности — как все, тот старался петь по возможности громче. «А может, мы сами нагнали на себя лишнего страха?» — думал Алесь. И постепенно, захваченный общим настроением, сначала совсем тихо, а потом и громче начал подпевать вместе с другими.

— Ну что, молодые, горько? — крикнул кто-то в конце стола.

— Горько... Горько! — поддержали все.

Мешкялису и Восилене пришлось поцеловаться.

— Гляди, ты не очень, — посоветовал ей Мешкялис, — а то попадет тебе от моей женки.

— Так ты ж сегодня молодой и неженатый! — пошутила Восилене.

— Это, наверное, он у вас в Долгом за неженатого сходит, — подала голос Мешкялисене.

Шутки, видимо, продолжались бы и дальше, если бы топот ног и шум в сенях не взбудоражили всех.

— Молодые приехали! — понеслось над столом.

— Долой самозванцев...

— Ну, берегитесь, мы вам покажем! — предостерег Мешкялис и, приняв важную осанку жениха, застыл в красном углу.

Родители Зосите стояли у дверей, в руках у них были хлеб, соль и бутылка вина с рюмками.

В хату вошли Зосите и Йонас. Им помогли снять пальто, и они молча стали перед родителями.

— Поздравляем вас, дети! — торжественно сказал старый и, налив рюмки, подал им.

Молодые глянули друг на друга, усмехнулись, но, спохватившись, покорно склонились перед родителями, взяли по рюмке и, чокнувшись, выпили. Кусок хлеба, посыпанный солью, поделили пополам.

Отец Йонаса смотрел на своего сына и, будто увидев его впервые, радовался:

— Смотри какой молодчина! А давно ли под стол пешком бегал?..

Анежка не спускала глаз с подруги. Зосите, казалось, похорошела в шелковом белом платье, в миртовом венке под белой вуалью. И только от ее пристального взгляда не укрылось, что Зосите немного не по себе. Видимо, нелегко расставаться с юностью... Молодые вошли в другую половину хаты, за ними — дружки. То, что они там увидели, рассмешило их.

— Куда вы? Тут свадьба идет... Вот моя невеста! — кричал Мешкялис, обнимая Восилене.

Весь угол был убран еловыми ветками, а возле Мешкялиса и Восилене стояли деревянные козлы с прицепленной к ним люлькой.

— Пустите молодых, — пытался пробить дорогу сват Йонаса с длинным рушником, перекрещенным на груди.

— Ну-ну, потише! — осаживали его.

— У нас уже есть молодые, а ваших не надо, — загораживал руками дорогу один из соседей.

— Непорядок, братцы, непорядок! — возвышал голос дружка Йонаса.