— Плохой Самусевич председатель, если до этого довел! — махнул рукой Мешкялис.

— Да черт его побери, Самусевича! — вздохнул Рудак. — А вот что нам дальше делать?

— Так ты же сам сказал, что за все надо браться сразу, — вот и берись, — прогудел Круминь.

— А как?

— Прежде всего на ферме навести порядок. Там страшно скотину держать.

— Оно-то так. Хвостов много, а толку мало. Порода плохая. Ты ее хоть раскорми, а молока она тебе не даст.

— Так... так... — бормотал себе в рыжие усы Каспар Круминь, уже догадываясь, куда гнет Рудак. Он прикинул, сколько породистых телят и по какой цене попытается Рудак купить у него и Мешкялиса. Круминь готов был оказать помощь соседу, но беспокоился и о росте собственного стада.

— У меня к вам просьба, соседи, — сказал наконец Рудак, считая, что почва подготовлена достаточно. — Не пошли бы вы мне навстречу? Заготовку тебе, Юозас, сдавать надо, и тебе, Каспар, тоже. Вот и сделайте нам такое одолжение: возьмите у меня по весу десяток откормленных коров и сдайте на мясо, а мне дайте породистых... А?

Мешкялис задумался. Ничего подобного ему не приходило в голову, и он размышлял — не будет ли от этого убытка и согласятся ли колхозники? Мало ли что... Но на выручку Рудаку пришел Каспар Круминь. Он быстро прикинул все насчет этого обмена, понял, что он безубыточен, и усмехнулся.

— Дельный из тебя хозяин выйдет, Захар!.. Что ж, Юозас, он правду говорит. Нам все равно, а ему это большая помощь!

— Я-то не против, но вот что правление скажет, — пробовал оттянуть решение вопроса Мешкялис.

— А я и не советую тебе без правления решать. Но ты же знаешь по опыту, что хорошее дело, если его основательно разъяснить, люди всегда поддержат... Так как же, а?

— Что с тобой поделаешь! — засмеялся Мешкялис. — Вот и в дивизии солдат всегда выручал солдата...

На том и распрощались. Рудак пошел на ферму — наводить порядок. Алесь повернул на пригорок, куда подвозили материалы. Ему хотелось побыть одному и собраться с мыслями... Свежий ветер забивался под расстегнутую рубашку, холодил кожу. На дворе август, осени почти не видно, но Алесь, родившийся и выросший в селе, хорошо узнает ее еле приметное дыхание. Киноварь тронула желтые ягоды рябины, легкий пух осота летает над полями, а с одинокой липы сорвался и полетел через дорогу маленький пожелтевший лист. Толстые, откормившиеся скворцы, сбившись в стаю, порхают над ячменным полем... Да, осень близка, она уже где-то рядом, за каждым пригорком, за каждым кустом!..

Алесь присел на валун около озера и посмотрел в сторону Лукштов. Далеко на холме, возле синей опушки леса, стояли хаты. Из них он выбрал одну — с белой трубой, которая, казалось, стояла маяком на фоне сизоватого неба... Алесь знал, что в этом доме живет она — Анежка Пашкевичюте. «Где она теперь? Ждет ли она меня?» — задавал он вопросы сам себе. И хоть не верил ни в какие гаданья, сорвал ромашку и начал ворожить. «Любит, не любит... любит, не любит...» Получилось, что не любит. Погубил еще один цветок и повторил снова — вышло, что любит. И хотя он все это считал чистейшей чепухой, ему стало приятно.

Внимание его привлекла одинокая фигура девушки, которая шла по стежке к селу. «Кто бы это мог быть?» — вглядывался он. На мгновение сладко заныло сердце: «Не Анежка ли?..» И когда пригляделся повнимательнее, узнал Аделю Гумовскую. Девушка эта ходила на все сельские вечеринки, охотно помогала подругам. И никто бы не подумал, что она может таить против людей что-либо темное и преступное.

Нелегко было сейчас на душе у девушки. А тот ли это Казюк Клышевский, которого она любила? Где тот парень с ласковыми и смелыми серыми глазами, которому, казалось, нет в жизни никаких преград и который уверенно смотрел вперед? Неужели этот худой, позеленевший от злобы, с погасшими глазами человек — ее любимый Казюк?

Взгляд его пугает, от него щемит сердце и в душе поднимается страх; вид у него как у мертвеца, которого пора опускать в домовину. А сколько крови на его руках...

И она даже вздрогнула: «Почему я не разглядела этого раньше? Вот где хлопец! — вздохнула она, увидев Алеся. — Говорят, инженер. Разве не почетно быть таким человеком? Этот инженер получает небось хорошие деньги. Это не Казюк — ему некого и нечего бояться...»

Аделя скрылась за пригорком, и Алесь отметил про себя, что она недурна и хорошо сложена. Поймав себя на этой мысли, он опять ощутил смущение и досаду, поднялся с валуна и пошел на пригорок, куда подъезжали подводы. Здесь, у груды сваленных бревен, распрягала свою лошадь тетка Восилене, и ее звонкий голос покрывал все другие. Алесь встрепенулся: наверно, она, тетка Восилене, знает все про Анежку!

Он подошел к ней и, слегка смутившись, поздоровался. Но Восилене ничего не заметила и сразу напала на Алеся:

— Что же это вас не видно, товарищ начальник? Пообещали прийти к нам, а сами носа не кажете...

— В отъезде был...

— А это мы слышали, что в отъезде был, — еще задорнее наступала Восилене. — Об этом все в «Пергале» знают.

— Откуда? — побледнел Алесь, предчувствуя недоброе. Оглянувшись вокруг и убедившись, что их никто не слушает, он попросил Восилене рассказать, что случилось.

— Случилось, товарищ Иванюта, такое, что теперь всем плохо — и вам, и Анежке, и, если хотите знать, мне тоже. Письмо ваше перехватил старый Пашкевичус, и теперь Анежка целые дни плачет...

— Что вы говорите? — возмутился Алесь. — Но какое же он имел право?

— Пашкевичусы такие люди, которые живут по своим законам, им мало дела до того, что можно и чего нельзя... Случилось же так, что письмо попало в руки Пранасу Паречкусу, и он раззвонил об этом родителям и на все село.

— Может быть, присядем? — предложил Алесь.