Эра работала над очередным рапортом, склонившись над тусклым светом планшетного компьютера. Объемное изображение человека, с которым переговаривалась Эра, висело над планшетом и жестикулировало в ответ на тихую речь. Еще несколько секунд – и сеанс связи закончился, экран слабо моргнул и погас, фигура исчезла. Эра прикрыла усталые веки, повернув лицо в сторону узкого окна, из которого дул прохладный ночной ветер.

– Любимая, – раздался голос. Эра не пошевелилась, но медленно открыла глаза. Перед ней сидел Сомерсет.

– Отчего вы не спите? – она напряглась.

– Ты не узнаешь меня, – Дилан говорил без акцента.

– А должна?

– Конечно! – улыбнулся Дилан, и сотни свечей теперь зажглись в комнате Эры. – Это же я, Заряна, я!

– Вы меня с кем-то путаете, – попыталась отшутиться Эра, но Сомерсет крепко схватил ее за плечи и встряхнул:

– Смотри на меня, любимая, смотри же! Это я!

Его лицо выражало страдания и боль, и Эра поневоле всмотрелась в темные, как омут, глаза. Отчего-то запахло предштормовым морем. Какое печальное и красивое у него лицо, затягивает и затягивает. И такое знакомое. Но она точно не знает этого человека, потому что никогда и нигде с ним не пересекалась, даже в сводках… Глаза Эры внезапно расширились от ужаса. Она отчетливо вспомнила это лицо. Император. Но это невозможно. Ее троюродная сестра Даша утверждала, что он.

– Что я? – вспыхнуло в ее разуме. – Ты думала, что я погиб? Даша сказала? Даша, моя внучка? Она жива? Невероятно!

– Отпусти меня, – с трудом попросила Эра, – не прикасайся ко мне, – ее тело словно пронзили тысячи иголок, глаза слипались. Венера чувствовала, как громко, но очень медленно начинает стучать ее сердце.

– Ты уснешь, любимая, – прошептал Дилан, – уснешь, и монахи позаботятся о тебе. Эти скалы не тронет ни ветер, ни вода, ты будешь спать беспробудно и ждать моего возвращения. Я вернусь к тебе с победой.

Порыв ветра потушил свечи, и сумрак накрыл разум Венеры, унося в невероятные и неизученные еще глубины сна.

Утром Ян обнаружил, что Сомерсет исчез. Минуту поразмыслив, Ян Вильгельмович с испуганным лицом бросился в комнату Эры – она была в коме.

Агей прилетел к вечеру, вместе с ассистентами и оборудованием. Они, так же как и Ян, не нашли ничего невероятного в состоянии Эры, но причины такого глубокого и странного сна не обнаружили. Показатели мозговой активности указывали на очень-очень глубокую, почти летаргическую фазу сна, но отчего-то мозговые межзональные различия не читались, словно что-то невидимое накрыло и спрятало мозг Эры.

– Я не стал бы ее трогать, Ян, – задумчиво проговорил Агей, – это надо понаблюдать, а потом решать. Детей я заберу, с нами близнецам будет лучше, да и Олеська подросла, веселее. Старшие не особенно хорошие друзья.

– Ну, хватил, Агей! Парням по двадцать пять лет, какие же интересы с сестрой-ребенком возиться.

– Да я не против, – согласился Агей, – Даша расстраивается.

Они вышли в маленький садик, сев в уютные плетеные кресла, на маленьком столике стоял чай и пряности.

– Угощайся, Агей, – Ян задумчиво разлил травяной чай, – не боюсь я за Эру, это его рук дело, он ее с Юноной перепутал, видимо – решил на этот раз оберечь.

Агей вздрогнул.

– Ты о… – он запнулся.

– Да, мой друг, – кивнул Ян Вильгельмович, – на нашу беду или на чью еще, он вернулся. Вчера его Эра из пустыни привезла, представился Сомерсетом.

Агей встревоженно оглянулся на желтевшие вдали аравийские пески. Задумчиво и напряженно. Когда он обернулся на Яна, тот отшатнулся, Агей словно постарел лет на десять.

– И кого мне теперь защищать? – спросил Агей. – Дашу? Детей? Что будет теперь?

– Что бы ни было, нам надо все продумать и обязательно рассказать Дарье. А Эра пусть останется здесь, под наблюдением твоих орлов и их аппаратуры, дорогой мой доктор. У нас же, видимо, иные заботы теперь.

– Знаешь, Ян, – вдруг с сожалением покачал головой Агей, – вроде вот все в порядке, а Рожден уехал от нас, женился и не показывает жену, я уж, по слухам, знаю, даже внук у меня есть. И не один, может, а не хочет делиться.

– Почему? – удивился Ян.

– То место, тот кошмар, в котором сыновья родились. Они его помнят, помнят, и чем взрослее становятся, тем упорнее отталкивают меня и мать. Словно по нашей вине это все тогда случилось. Мы – какое-то напоминание того прошлого, которое наши дети хотят забыть.

Агей тяжело вздохнул и откинулся в легком кресле, тихий ветер закружил незнакомым вкусом теплой пустыни в его волосах с седыми прядками.

– А Олеська растет – просто чудо какое-то! – тут же заулыбался Агей, и словно звезды вспыхнули высоко-высоко от светлой радости отца за своего ребенка. – Но со старшими нет общего языка, сторонятся они ее.