Машка вывернулась из рук Лаши, взяла букет и шмыгнула в ванную, послышался звук плескавшейся воды. Лацужба прошел в кухню. Заглянул в духовку. За термостойким стеклом доходила печеная баранья нога. У мойки зеленела в мисочке крупно порезанная кинза. У холодильника на подносе уже расположились рядком бутылка дорогого коньяка, хорошее шампанское и минералка. Хоть прямо сейчас бери и неси в комнату.

Лаша облизнулся — деньги, которые он вчера оставил Машке, были потрачены с толком. Не поскупилась баба на общий стол. А ведь могла бы купить просто водяры, дешевого винчика в пакете и курицу тупо запечь, чтобы остаток потратить на себя.

— Плаваешь? — бросил он в приоткрытую дверь ванной комнаты.

На вешалке болтался халат, еще повторяющий некоторые изгибы женского тела. Саму ванну от Лаши закрывала занавеска.

— Я просто балдею, — послышался смех Машки.

Она говорила так, что сама собой напрашивалась мысль, будто плещется она там не одна.

— Проходи в комнату, я скоро, — крикнула Пономарева из-за занавески.

Лаша сбросил ботинки, ступил на мягкий ковер. То, что он увидел, ему сразу же понравилось. Машка умела удивлять. Широкий диван был уже разложен и застелен. Рядом с ним возвышался сервировочный столик с тарелками, рюмками, бокалами. На открытом окне теплый летний ветер надувал, разбрасывал шторы. Все как бы само собой намекало, что теперь можно будет целый день не вылезать из постели. А в перерывах, даже не поднимаясь, подкрепляться и выпивать. Ну, а вазочка с колотым льдом ненавязчиво сообщала, что Машка в ванне задержится не слишком долго, иначе острые осколки льда оплывут, растают.

— Милый, я готова, — донесся из ванной нежный голосок.

— Выходи, — Лаша потянул за узел галстука, сбросил его через голову.

— Нет, это ты ко мне иди, — проворковала Пономарева.

Лацужба шагнул в ванную, отдернул занавеску. Машка лежала в воде, сквозь которую идеально просматривалось ее тело. В ванной вместе с Машкой плавали розы. Те самые, из букета, который принес Лаша. Одну из них она держала в зубах. От неожиданного зрелища Лацужба на несколько секунд замер, а затем рассмеялся.

— Ну, ты даешь!

— Так бери же меня на руки, неси.

Лаша, даже не поддернув манжеты белой рубашки, запустил руки в чуть теплую воду, подхватил Машку и понес в комнату. С женщины стекала вода, ее мокрое разомлевшее тело выскальзывало из рук. И потому Лаша поневоле вынужден был обнимать ее крепко-крепко.

Машка умела действовать нестандартно. Обычно женщины обнажаются постепенно, им еще и разговор приятный перед этим подай, на ушко непристойности пошепчи, а они будут делать вид, что все это им в новинку, словно голого мужика в своей жизни раньше и не видели. Пономарева же выставила на этот раз свои прелести сразу и напоказ. Хочешь — смотри, любуйся, разогревай фантазию, а хочешь — сразу лапай, мни.

— Ну, Машка, скоро все у нас хорошо пойдет. На бабки немыслимые поднимаюсь. С нужными людьми встречаюсь. Так что держись меня, — Лацужба сгрузил свою ношу на диван, стал раздеваться.

— У тебя ж там была какая-то Катька, кажется? — поинтересовалась Маша.

— С ней уже все. Завязал. Больше не нужна.

— А как она в постели? — Пономарева знала, что мужчин заводит, когда женщина расспрашивает их о своих предшественницах, хотя сами мужики не любят, когда им подруги рассказывают о тех, с кем спали раньше.

— С Катькой неинтересно. Слишком большое у нее все там. Даже не за что зацепиться. Трешься, трешься, а ни ей, ни мне никакого толку. То ли дело — с тобой кувыркаться.

— Бедненький мой, помучиться тебе с ней пришлось. Ну да ничего, сейчас наверстаешь. Иди ко мне.

Лаша сбросил одежду, сбегал на кухню, вернулся с подносом. Глотнул коньяка прямо из горлышка, спросил:

— А ты выпьешь?

— Потом, Лаша, все потом. У нас с тобой впереди целая вечность удовольствия.

Дыхание кавказца стало хриплым.

Вечность удовольствия. Это много или мало? Казалось бы, глупый вопрос, особенно для тех, кто в уютном гнездышке упивался плотской любовью. Можно, отрешившись от мирских сует, заниматься диким сексом и не знать, что в соседнем доме старуха с косой уже точит свое орудие…

В дом-сталинку, стоявший напротив дома Машки Пономаревой, вошел долговязый тип в вязаной спортивной шапке, натянутой на глаза. В правой руке он держал футляр от гитары. Шел он вполне уверенно, будто эта лестница была ему давным-давно хорошо знакома. Со стороны он вполне мог сойти за сезонного музыканта, который снимал здесь квартиру. Впрочем, никто, кроме него, на лестнице не появлялся и уж тем более не требовал отчета в стиле «откуда? куда? зачем?». А на тот случай, если бы подобные расспросы возникли, у Ильи Прудникова (а именно он это и был) имелись ответы: «Я из группы «Креативный муравей». У нас здесь квартирник. В 73-й. Как нет такой? О, черт, спасибо. Я адресом ошибся. Что играем? Да классический русский рок играем».

Приближаясь к очередной лестничной площадке, Илья заметил стоявшую спиной женщину. Судя по хорошо различимым всхлипам, она плакала. Биатлонист внутренне напрягся, не желая, чтобы плачущая оглянулась. Пройти незамеченным мимо нее не представлялось возможным. Киллер, стараясь не выдавать возникшего в нем напряжения, спокойно прошел мимо. Он понимал, что женщина, каким бы горем она ни была убита, слышала его шаги. Чтобы его не могли ни в чем подозревать, он бросил женщине чисто по-соседски «здрасте», словно давал понять, что идет свой.