Это был тонкий стержень из белого золота, заостряющийся на конце в иглу – им, вероятно, действительно можно было кого-нибудь проткнуть. Расширяясь, он переходил в рукоять, обрамленную эфесом. Жезл был выкован из одного куска металла – чтобы, в соответствии с тогдашними алхимическими представлениями, не создавать сопротивления Флюиду.

Несмотря на свое ажурное изящество, шпага была тяжелой. Я испытал от прикосновения к ней почти суеверный страх, подумав, что передо мной инструмент, когда-то вызвавший к жизни моего предка, пусть даже и номинального.

Наконец я был готов. Вся свита, включая моих помощниц, покинула комнату – и я остался один.

Тогда передо мной появился Ангел.

По отчетливости, с которой он был виден, я понял, что шляпа Павла Великого не потеряла за последние два века своих свойств.

В этот раз я различал только его лицо. Оно дрожало и менялось – и немного походило на пустую тыкву с тоненькой и слабой свечкой, догорающей за впадинами глазниц.

Ангел, видимо, знал, какое впечатление производит – он виновато улыбнулся.

– Ты победил Фехтовальщика. Теперь мы знаем, откуда он приходил… Даже странно, что мы не рассматривали такую возможность. Идиллиум был создан когда-то потоком Флюида, начавшимся на Ветхой Земле. Знающие нашу тайну могли, конечно, влиять на нас оттуда. Но кто мог подумать про baquet на Ветхой Земле?

– Кем был Галилео?

– Иллюминатом, – ответил Ангел. – Прекрасно подготовленным шпионом. Пока он жил, в его ум не мог проникнуть никто из нас. Два века назад иллюминаты поклялись отомстить Месмеру и Павлу за то, что их не пустили в новый мир. Но никто не предполагал такой долгой памяти. Возможно, они исправляли то, что казалось им чудовищной ошибкой их секты… Но сейчас это уже не важно. Они больше нам не страшны – за ними будет следить Железная Бездна.

– Кто такая Леди Гага? – спросил я.

– Не знаю.

– Как так?

– В своем понимании Ветхого Мира я ограничен видениями монахов Железной Бездны. На этот момент она никому из них не известна.

– Она носит маску Анубиса, – сказал я, – и мне кажется, что это шлем-резонатор.

– Забудь о ней, – ответил Ангел. – Если ты не монах Железной Бездны, познать тайны Ветхой Земли невозможно. Даже если ты сумеешь в них проникнуть, они лишь изнурят тебя своей низкой бессмысленностью. Не трать на эту Гагу последние мгновения моей жизни.

– Почему последние?

– Мне полагалось уже исчезнуть. Но я растянул себя во времени, чтобы дать тебе последнюю инструкцию, Алекс. Ты спрашивал, как создать Небо из счастья. Проще всего сделать это так – оглянуться на свою жизнь и выбрать секунду, когда твое счастье было самым несомненным. Вспомни ее хорошенько. И сделай Небо из нее. Тогда твое творение будет совершенным и прочным. Но не думай об этом сейчас, все случится само.

Пока рот Ангела говорил это, его лицо стягивалось к губам: казалось, лист бумаги, висящий передо мной в воздухе, поедает невидимое пламя.

– Ты успеешь увидеть, что такое мир без Неба. Не пугайся. Все вернется… Прощай.

Это «прощай» как бы всосало в себя произносивший его рот.

Ангел исчез.

Я сразу почувствовал: в мире что-то изменилось. Это было совсем слабое, еле заметное изменение. Но оно одновременно оказалось грандиозным и жутким.

Оно было сродни переходу из лета в зиму, из дня в ночь – только безрадостней и страшнее, без всякой надежды на утро и весну.

Как будто погасла самая важная для мира звезда.

Все пока обстояло хорошо – ее свет еще падал на землю, и звезда сияла на небе: много тепла и огня, оторвавшегося от нее, было в пути. О надвигающейся перемене не подозревал никто – изменение было далеким, как шум приближающегося поезда, различимый лишь для припавшего к рельсу уха.

Сам я чувствовал это еле заметное содрогание Флюида только потому, что на мне была треуголка Павла. Но я уже понимал природу «жестких лучей Абсолюта».

Они были просто отсутствием этого живого и доброго света, фронтом неодушевленной темноты, несущимся в нашу сторону. Ученые не согласятся, но теперь я знал – когда исчезает луч света, возникает луч тьмы.

Надо было спешить.

Я почувствовал, что мое волнение исчезло. Моей жизни не угрожала опасность. Она угрожала всему остальному. Следовало сделать свою работу безошибочно и точно.

Я подошел к гонгу, взял лежащую перед ним колотушку и ударил по медному диску с павловским крестом, подавая знак, что мое сосредоточение завершено и я готов.

Сразу же мне в уши ворвалась музыка – заиграл оркестр где-то внизу. Раскрылись двери, в комнате появились люди, много людей – и я пошел вперед по их живому коридору, стараясь не растрачивать свое сфокусированное в узкий луч внимание на их лица.