– Эй! – Андрей выдернул коробку из-под собачьего носа. – Вот только твоих слюней и шерсти мне тут не хватало!

– Что это вы там не поделили, мальчики? – Маша, улыбаясь, стояла в дверях веранды.

– Э… – Андрей вскочил, почувствовав, как краснеет. – Мы тут с Раневской решили преподнести тебе, кхм, сюрприз.

– Ого! Приятный, я надеюсь? – Сбросив босоножки, Маша голыми ступнями прошла по деревянному крашеному полу и остановилась перед «мальчиками».

Андрей быстро спрятал коробку за спину, как двоечник – дневник, исчирканный красным. Маша, почесывая Раневскую за ухом, явно с трудом сдерживала смех.

– Вы съели все продовольственные запасы? – предположила она. – Или спалили единственную сковородку, или…

– Вот. – Андрей вздохнул, тяжко, как Раневская: была не была! И вынул из-за спины белую коробку. – Это тебе.

– О, – осеклась, чуть нахмурившись, Маша. – Спасибо.

Она открыла крышку, развернула шуршащую бумагу и, увидев белый крепдешин в ярких цветах, молча подняла глаза на Андрея.

– Это, – прокашлялся он, – ммм… Платье. Примеришь? Ну, или, если тебе не нравится, не примеряй, я…

– Сейчас. – Маша быстрым шагом пересекла веранду и исчезла за дверью комнаты. Андрей растерянно переглянулся с Раневской и, вздохнув, опустился на стул, уставившись в пол в мрачноватом ожидании.

Скрипнула дверь – он поднял глаза. Маша, явно стесняясь, стояла на пороге: казалось, от нее, как от волшебной феи из детской сказки, шло легкое свечение. Андрей молчал. Маша смотрела на него, закусив губу.

– Мне не идет? – наконец спросила она.

Андрей сглотнул:

– Тебе очень идет. Тебе так идет, что хочется его сразу снять и спрятать!

– Правда? – Маша с облегчением улыбнулась. – Мне тоже так кажется. – Тут она смутилась. – Это я о том, что идет! Ну и вообще. – Она подошла к нему и села на колени, прислонившись к нему обнаженным плечом и спиной с чуть выступающей, как ангельское крыло, лопаткой. – Я считаю, что у вас с Раневской отличный вкус!

Маша в явной растерянности глядела на несколько пар обуви, перевезенной ею из дома к Андрею на дачу. Черной обуви. Имеющийся выбор не предполагал появления в ее гардеробе дорогущего, она сразу это поняла, белого платья в красных цветах. Но она знала, что платье необходимо надеть сегодня, сейчас же. Во-первых, потому, что потом она может просто не рискнуть это сделать, а сегодня ей не нужно появляться на Петровке. Во-вторых, она понимала, что, если опять выйдет к завтраку в привычной черной футболке и брюках, для Андрея это станет тяжелым ударом.

«Нельзя давить мужские порывы!» – процитировала она шепотом свою бабку. «Второго шанса может и не представиться», – говорила в свое время та Маше, подмигивая. И Маша решила не пренебрегать уроком и со вздохом выбрала единственную пару обуви, подходящую по цвету к наряду: белые спортивные тапочки.

Однако результат, как ни странно, – это Маша обнаружила уже в метро, отправившись к академику Лебедеву общественным транспортом, дабы избежать пробок, – оказался не так плох. Кедики придавали ее облику некую стильную легкомысленность и много больше соответствовали Машиному характеру, чем если бы вдруг она встала, к примеру, на элегантные каблуки.

Академик Лебедев жил в сталинском доме на Большой Полянке, столь густо увешанном по периметру мемориальными досками, что сразу же становилось ясно – простые люди в этот дом не попадали. Из двух имен, названных Анной Шварц, найти очень пожилого академика в добром здравии казалось наименее реальным. Но жизнь распорядилась так, что аспирант Лебедева, Носов, умер от лейкемии во Франции еще в начале двухтысячных. А Лебедев, судя по телефонной с ним беседе, был жив и вполне бодр. Дверь, лаковую, дорогую, но совсем не современную, открыла перед Машей приятная женщина с круглым лицом и косой, сложенной бубликом на затылке.

– Это вы с Петровки? – спросила она чуть удивленно. И Маша вспомнила – ах да, платье! Ее легкомысленный облик! И полезла за удостоверением, но женщина остановила ее плавным движением руки: – Проходите, пожалуйста.

Она провела Машу в круглый холл, от которого отходили пять дверей. Одна из них оказалась приоткрыта – за ней был виден кухонный стол с нежно-зеленым капустным кочаном. Морковка, лук. А дальше – большое окно и густая тополиная листва старого московского двора.

– Щи готовлю свежие, – угадав направление ее взгляда, сказала – жена ли? домработница?

И толкнула противоположную дверь, за которой было темно и пахло лекарствами. Маша моргнула, пытаясь привыкнуть к смене освещения: пещера, подземелье какое-то.

– У академика больные глаза, – пояснила шепотом женщина и громко сказала: – Иван Ильич, это к вам!

Едва привыкнув к полутьме, Маша разглядела широкую кровать, окно, занавешенное плотными шторами: сквозь тончайшую щель светило солнце, пыльный луч падал на столик на колесиках, уставленный разнокалиберными коробочками с лекарствами.