Когда Михаил ушел, Перелыгин перетащил в кухню ящик с тушенкой, накрыл его каким-то мягким тюком, уселся и с удовольствием закурил. Мысли его были спокойны. Он не чувствовал усталости и, глядя в окно на ноябрьские сумерки, смешанные с туманом, на непривычный пейзаж, думал, что за окном течет неизвестная жизнь, в которую предстоит влиться. Ему было хорошо, его ждали перемены. Все случилось так, как говорил Градов.

Усиливается инфляция. Возникают кооперативы. Отмечается рост неофициальных («неформальных») движений под лозунгом защиты перестройки, экологии. Активно раскрываются «белые пятна» истории. Снято ограничение на выезд в Израиль.

Раскол. Пленум ЦК КПСС принимает решение о демократизации общества, гласности, намечает пути реформации партии. Речь идет об отказе партийных органов от управленческих функций, от подмены советских органов, хозяйственных и общественных организаций. М. Горбачев выдвигает концепцию перестройки, политической реформы, альтернативных выборов, тайного голосования в партийных выборах. Начинается кадровая «чистка» в высших эшелонах партийного и государственного аппарата. Подняты вопросы изменения самого стержня власти, каким являлась партия.

На Новобакинском заводе им. Владимира Ильича (Азерб. ССР) выведена на проектную мощность первая линия комплекса по выпуску нефтяного кокса.

Получены первые тонны формалина на новом производстве завода «Метил» (Пермская обл.), его проектная мощность 120 тыс. тонн продукции в год.

Первый конфликт между М. Горбачевым и Б. Ельциным при обсуждении на Политбюро ответственности высших партийных органов.

На Байкальском целлюлозно-бумажном комбинате прекращен выпуск кормовых дрожжей из-за вредного воздействия на озеро.

И опять наступила весна, перевалившая уже за середину. С трудом преодолевая хребты и отроги, она нехотя вползала в долины замерзших рек, как с бесконечными трудностями пробирались сюда когда-то люди: пешком, на лошадях, на оленьих и собачьих упряжках.

Под свежим апрельским солнцем снег казался особенно грязным. С крыш свисали метровые сосульки. Начиналось тягучее, до июня, расставание с зимой, словно прощание на перроне людей, которые силятся еще что-то сказать друг другу, хотя говорить уже решительно нечего.

«День начинается где-то рядом, а весна идет с другого бока», – подумал Перелыгин, взглянув на часы. Было два пополудни. В Москве – шесть утра. «С добрым утром, милый город!» – зачем-то сказал он дурацким голосом.

У дома бесились черные, похожие на кучу прыгающих головешек воробьи. Долгую зиму они прятались неизвестно где, но в апреле высыпали из своих убежищ, чистились, веселым чириканьем подгоняя весну, радуясь окончанию холодов и продолжению жизни.

Появились и «грачи» – первые партии сезонных рабочих. С рюкзаками и чемоданами, измученные сменой часовых поясов, пересадками, ожиданиями и прочими удобствами «Аэрофлота», натянув на себя что попало теплого, они брели по грязному снегу, ежась на апрельском морозце, опасливо озирая незнакомую жизнь.

«Грачи» стаями теперь будут лететь вплоть до промывочного сезона, высаживаясь в аэропорту, оказавшемся вместе с поселком авиаторов на другом берегу Золотой Реки. Раньше между берегами курсировал деревянный паром во главе с капитаном поперечного плавания дядей Мишей по прозвищу «Туда-сюда». Зимой дядя Миша с командой копался в мастерских, а как только река сбрасывала двухметровый ледяной панцирь, выводил свою посудину на привязи в круглосуточное поперечное плавание: на заречные прииски и рудник днем и ночью беспрерывно что-то везли.

Еще дядя Миша по ночам переправлял загулявших в Усть-Нере летчиков. Было у него железное правило: блюсти тайну о ночных плаваниях. Даже такой подлый прием особо любознательных жен, как бутылка «сучка», не мог развязать ему язык, унизить святое чувство мужской солидарности. К тому же свой заслуженный «сучок» он получал при «переходе границы», а репутацией – «дядя Миша – могила», – как всякий флотский, дорожил.

Недавно через Индигирку перекинули железобетонный красавец мост. Надобность в пароме отпала, но дядя Миша с Золотой Реки не ушел: помаявшись, устроился на небольшую самоходную баржу доставлять грузы в рабочие поселки, сохранив гордую принадлежность к капитанскому племени, которую заслужил в сороковые годы, совершив по местным сумасшедшим рекам несколько героических сплавов на кунгасах, спасая людей.

Выбравшись из самолета и разобрав пожитки, «сезонники» проедут на автобусе километров десять и свернут в Городок. Если бы им вздумалось ехать прямо еще тысячу верст, они добрались бы до берега Охотского моря и Магадана. Эти версты здесь называют «дорогой жизни». По ней идут грузы, проделавшие путь морем до Находки. Проложенная в тридцатые годы по маршрутам геологов дорога длиной 1142 километра оставалась главной, по которой можно ездить круглый год, независимо от погоды. Что это такое, поймет лишь тот, кто в бездорожном краю провожал последний пароход до следующей навигации.