Это был последний Совет министров, на котором он присутствовал в качестве министра. Уехав на другой день в Финляндию и передав временно министерство Нератову, Сазонов через три дня узнал из газет о том, что он уже больше не министр, а член Государственного совета. В министерстве Нератов, ближайший друг Сазонова, а также и все сотрудники Сазонова точно так же узнали из «Правительственного вестника» об отставке Сазонова и назначении на его место Штюрмера, который одновременно оставался премьер-министром. Накануне никаких признаков такой молниеносной опалы Сазонова у ко всему приученной петербургской бюрократии не было, как раз напротив, высочайшее разрешение Сазонову воспользоваться кратковременным отпуском всеми было сочтено за укрепление его положения при дворе, а последняя аудиенция была полна самого сердечного внимания. Но когда катастрофа разразилась, повторяю, без всякой видимой причины, ибо как раз в самое последнее время государь особенно охотно соглашался с Сазоновым и тот даже имел неосторожность об этом сказать союзным послам, то всем стало ясно, что решение уволить Сазонова было принято кругами, близкими к государю, уже давно и хладнокровно осуществлено именно в тот момент, когда Сазонов, действительно переутомлённый работой, поехал с разрешения государя в отпуск.

Макиавеллистический приём, к сожалению, прекрасно известный всей высшей бюрократии! Николай II по слабости своего характера не наносил прямого удара опостылевшему почему-либо сановнику, но был неподражаем в бесшумных и надлежаще подготовленных опалах. Быть может, он боялся также, что Сазонов, узнав о готовящейся отставке, прибегнет к заступничеству союзных послов, чтобы сохранить за собой власть. Теперь же указ об отставке и назначении Штюрмера ставили и Сазонова, и союзников перед свершившимся фактом, и времени, потребного для приезда Сазонова из Финляндии, было совершенно достаточно для того, чтобы приучить иностранцев к мысли, что уже возвратившийся Сазонов во всех отношениях «конченый человек».

В самом деле, как ни торопился Сазонов, но когда он приехал, то Штюрмер, не подождав ещё отъезда Сазонова из министерской квартиры, уже прислал своих курьеров с распоряжением произвести в этой квартире известные изменения согласно своим вкусам. Эта торопливость, которая в нормальных условиях была бы величайшей бестактностью, в этот момент имела символическое значение. Как я узнал позже от Нахимова, ставшего секретарём Штюрмера по должности, так же как он был раньше секретарём Горемыкина, Штюрмер чрезвычайно боялся, чтобы наше ведомство, которое он совсем не знал, не устроило ему какой-либо неожиданности, и посылкой своих курьеров хотел дать понять, что с момента появления указа о его назначении он является единственным хозяином ведомства.

Впечатление, произведённое увольнением Сазонова и назначением Штюрмера одновременно и председателем Совета министров, и министром иностранных дел, Штюрмера, который до тех пор делал только административную и придворную карьеру, но к дипломатии никогда никакого отношения не имел, было ошеломляющее. Ошеломила эта новость не только наше ведомство и иностранные, в особенности союзные посольства, но и нечиновный и общественный Петроград, всех тех, кто сколько-нибудь был посвящён в политику, так как не надо забывать, что Сазонов был широко известен как убеждённый сторонник продолжения войны бок о бок с союзниками до победного конца и неумолимый противник идеи сепаратного мира с Германией.

Известно было далеко за пределами нашего ведомства, что Сазонов несколько раз в течение 1915 и 1916 гг. с негодованием отвергал все попытки Германии и Австро-Венгрии вызвать сепаратные переговоры о мире через всякого рода посредников и немедленно сообщал о них нашим союзникам, не останавливаясь перед раскрытием полностью всех этих посреднических агентов австро-германской коалиции. Зная столь непреклонную лояльность Сазонова, союзные послы Палеолог и Бьюкенен сразу после опубликования указа в тот же день приехали в министерство, чтобы справиться, в чём дело. Вид у них был не на шутку встревоженный, так как оба они подозревали, что это увольнение есть неизбежная прелюдия к выходу России из войны. Была им известна также неприязнь Распутина к Сазонову, которого тот считал главным препятствием для прекращения войны. В то же самое время постоянное демонстративно пренебрежительное отношение Сазонова к Распутину, несомненно, провоцировало последнего, о чём Сазонову, конечно, было прекрасно известно и чем он бравировал перед союзниками.

Всё это вместе достаточно объясняло их опять-таки показавшийся бы при других условиях бестактным шаг. Но в министерстве, где царила паника, это появление не только никого не удивило, но, наоборот, подняло было надежды на возможность возвращения Сазонова. Нератов на поставленный ему послами прямой вопрос, чем объясняется отставка Сазонова и не есть ли это поворот России в отношении к союзникам и к продолжению войны, ответил на первый вопрос искренним незнанием причин увольнения Сазонова, а на второй сказал, что если бы действительно такого рода поворот в отношении к союзникам и войне был у нового премьера, то он, Нератов, немедленно оставил бы свой пост. Этот ответ несколько успокоил союзных послов, так как Нератова они знали как ближайшего друга, помощника и доверенного Сазонова и могли действительно верить, что он не будет проводником совершенно противоположной политики Штюрмера. Но кто из них мог поручиться, что и Нератова через некоторое время не уволят так же неожиданно, как Сазонова?

Для нашего ведомства отставка Сазонова была первым серьёзным испытанием, и для тех из нас, кому довелось близко работать с Сазоновым, центр тяжести заключался не в его увольнении, а в назначении в такой напряжённый момент войны совершенно нового человека, аутсайдера Штюрмера, репутация которого была самой убийственной. Именно такой человек и мог совершить предательский удар, которого каждый из нас так боялся всё это время, а именно выхода России из войны. До тех пор пока во главе ведомства стоял Сазонов, мы были спокойны, мало того, нас уж не так тревожил бы его уход, если бы он был заменён каким-нибудь профессиональным дипломатом, разделявшим отношение Сазонова к союзникам и войне. Несколько раз уже в 1916 г. по министерству ходили слухи об уходе Сазонова и назывались кандидаты — Извольский, Чарыков, реже М.Н. Гирс, которого не считали даровитым дипломатом.

Помню, как приблизительно за месяц до ухода Сазонова Догель расспрашивал меня о моём дяде Чарыкове и сказал мне, что он из очень осведомлённого источника узнал, что его прочат в министры на место Сазонова. Но раз на место Сазонова назначался не его единомышленник и коллега по профессии, а лицо более чем подозрительное в отношении к главному вопросу внешней политики того времени, а именно к войне, то для нас уход Сазонова вырастал в историческое событие, и, как показал опыт, мы были правы в своём восприятии этой отставки, так как Сазонов оказался последним министром иностранных дел России из профессиональных дипломатов.