Сазонов, получивший с таким трудом это заветное слово «автономия» от Горемыкина, делал искренние попытки в Петрограде, Париже, Риме, Лондоне и Вашингтоне, чтобы уверить поляков в незыблемости принятого русским правительством решения не вмешиваться более во внутренние дела Польши и раз и навсегда оставить химерическую систему «обрусения», но, к несчастью, поляки были слишком хорошо осведомлены о том, что Сазонов по польскому вопросу находится в меньшинстве в правительстве и что министерство внутренних дел, например, по-прежнему настроено полонофобски, так же как и министерства народного просвещения, юстиции и другие не менее важные отрасли государственного управления.

Точно так же союзники, Франция и Англия в особенности, намекали Сазонову, что автономия Польши в настоящий момент недостаточна и что русское правительство, дабы завоевать симпатии всего польского народа, должно дать наглядные доказательства своих дружеских чувств. Сазонов формально возражал, указывая на оккупацию Царства Польского австро-германцами: сделать что-либо реальное невозможно, а в смысле деклараций воззвание вел. кн. Николая Николаевича к полякам и правительственная декларация 1915 г. говорят совершенно недвусмысленно о намерениях русского правительства в польском вопросе; что же до русского народа, то, продолжая борьбу с врагом за освобождение оккупированной Польши, он даёт лучшее реальное доказательство своих освободительных стремлений.

Конечно, если бы всё зависело только от Сазонова, он нашёл бы возможность заставить поляков поверить в искренность русского правительства, так как сам он действительно вёл твёрдую линию в отношении поляков, но после всех своих неудач, о которых я говорил выше, и в особенности после болгарской, его авторитет, и без того небольшой в горемыкинском кабинете, совсем упал. Поскольку Сазонов продолжал, однако, оставаться главой дипломатического ведомства, то при той разрозненности отдельных ведомств, которая столь характерна как для достолыпинского, так и для послестолыпинского периода, он располагал большими ресурсами для того, чтобы проявить своё расположение к полякам. Он сделал это в двух направлениях: 1) по его инициативе была предпринята и осуществлена широкая помощь русского правительства местному населению оккупированной части русской Польши через американский Красный Крест и 2) он разослал нашим представителям за границей подробные инструкции по польскому вопросу, содержавшие определённые данные о будущем устройстве Польши и долженствовавшие служить гарантиями русского невмешательства во внутреннюю жизнь Польши.

Что касается помощи Красного Креста, то первое междуведомственное совещание по этому предмету состоялось в кабинете барона Нольде, тогда уже директора II Департамента, и под его председательством. Присутствовали представители военного министерства, министерств финансов, торговли и промышленности, юстиции, нашего Красного Креста, а также представители частей нашего министерства, ведавших так или иначе польским вопросом. От нашей Юрисконсультской части был я. Поражало отсутствие представителя министерства внутренних дел, которого не пригласили под формальным предлогом, что дело не имеет будто бы политического характера, а ввиду оккупации Царства Польского содействия местных русских властей не требуется. На самом же деле Сазонов, зная отрицательный взгляд этого ведомства на польский вопрос, не хотел вводить его в это дело. Тем не менее представитель министерства юстиции протестовал против помощи русским полякам, боясь, что она пойдёт немцам. Остальные члены совещания высказались положительно, в том числе и представитель военного ведомства, поставивший, однако, условием гарантию американцев, что эта помощь действительно будет предназначена местному польскому населению, а не попадёт каким-либо образом в руки германских властей. Американцы действительно такого рода гарантию дали, и русская правительственная помощь русским полякам была оказана, что, несомненно, содействовало установлению более тесных русско-польских отношений.

Что же касается дипломатических инструкций по польскому вопросу, то ввиду ухода Нольде из Юрисконсультской части (а по польскому вопросу Сазонов привык обращаться к нам), несмотря на свою личную антипатию к Догелю, министр всё же обратился именно к нему. Для Догеля это была в то же время проба его политических способностей. Проба оказалась совершенно неудачной. Догель дня три что-то писал, изредка задавая мне те или иные вопросы из области польских дел, имевшихся в Юрисконсультской части, и затем отнёс свою записку, переписанную от руки ввиду её секретности, прямо Нератову, так как Сазонова он побаивался.

Надо сказать, что Догель был вообще человек весьма архаических взглядов. Жена его имела какое-то родственное отношение к Столыпину, и в период столыпинского всемогущества Догель в качестве родственника явился к Столыпину, как известно, широко размещавшему своих даже отдалённых родственников на все свободные и несвободные ответственные посты. Столыпин, как мне передавал Догель, предложил ему весьма видный пост, а именно начальника главного управления по делам печати. Догель чуть было не согласился, но Нератов, зная неспособность Догеля к какой бы то ни было серьёзной работе, уговорил его отказаться. При этом Догель говорил, что даже Столыпин ужаснулся его политическому кредо, которое тот считал своим долгом ему развить.

Своими взглядами по польскому вопросу Догель мало чем отличался от Горлова, считая химерой польскую независимость. Всё то, что Догель весьма пространно и неоднократно развивал в Юрисконсультской части, он преподнёс начальству под видом «инструкции» Сазонова нашим заграничным представителям. При этом Догель знал точку зрения нашего ведомства на польский вопрос, но считал её неправильной и наивно думал убедить Сазонова отказаться от неё. Дело закончилось крайне неприятными объяснениями Догеля не только с Сазоновым, но и с протежировавшим его Нератовым, нашедшим записку совершенно «невразумительной, несерьёзной и противоречащей всему нашему поведению в польском вопросе». Он вынужден был передать её Сазонову, а тот был до такой степени возмущён содержанием записки, что, несмотря на нарушение иерархического начала, передал её Нольде «для исправления». Но тот, в свою очередь, отказался её исправить ввиду совершенного несогласия со взглядами Догеля. Кончилось это тем, что записка была возвращена через Нератова Догелю с соответствующими пояснениями нелестного характера, а Нольде было поручено составление инструкций, которые и были затем разосланы за границу и служили до Февральской революции программой русского правительства вовне для решения польского вопроса.

По этим инструкциям русский император должен был быть польским королём (царём) в качестве главного звена неразрывной реальной унии России с Польшей. Польша должна была иметь собственные законодательные учреждения и участвовать в общеимперском бюджете по военным расходам, иностранным и финансовым делам, а также в том, что касалось путей сообщения, двора и цивильного листа императора. В остальном Польша имела свой собственный бюджет. Армия, казначейство и финансы, управление путей сообщения, иностранные дела, министерство двора и некоторые учреждения вроде главного управления уделами должны были быть общими. Во всех остальных отношениях Польша могла совершенно не зависеть от русских учреждений и русского правительства. Однако ввиду опыта с Финляндией устанавливалось полное равенство прав русских и польских подданных, и в известных случаях, то есть когда, например, проводились новые законы, требовавшие так или иначе содействия русских властей или же общеимперских средств, для этих законов необходима была санкция русских законодательных учреждений.