Увы, эта идиллия была недолгой. Может быть, безумный Лондон был все же слишком близко. Безумие вообще ближе, чем кажется (и ты это знаешь, друг). Во всяком случае, после резкого и недвусмысленного объяснения с Фрэнком Торогудом, распоряжавшимся его делами, Брайан был найден мертвым в бассейне купленной им виллы: одни видят в этом прямое последствие разговора, другие соглашаются с полицейской версией несчастного случая.

Когда мистер Джонс-отец узнал о смерти сына, он попросил сжечь все его личные вещи, которые только удастся обнаружить, — так, словно речь шла не о вещах его ребенка, а об останках некоего исчадия ада, таящих в себе коварный и всепроницающий тлен… Вещей, кстати, осталось немного. Некоторые из них — подарки Брайана — миссис Хэлетт сохранила до сих пор. Она охотно рассказывает о нем — в отличие от родителей, которые словно поклялись не проронить о нем ни слова. Поистине странные вещи случаются в этих добропорядочных английских семьях! Конфликт поколений вдруг превращается в смертельную схватку и… Ау, дедушка Фрейд!

 Брайан Джонс, друг, — хорошее кольцо. Своею смертью он свяжет тему не хуже, чем связал ею величайшую в истории рок-н-ролла группу — “Роллинг Стоунз”. По сути, все уже сказано. По крайней мере, названо. Может быть, стоит пробежаться по теме легким арпеджио, чтобы вспомнить предреченную “музыку гибели” и ту битву с демонами или с самой смертью, в которую Джими Хендрикс превратил свой последний концерт в Беркли, а также “первое поколение чертенят, чувствующих себя защищенными от всех горестей и катастроф”, и “ангелов ада”, которые, вырвавшись из апокрифа Патти Смит, так брутально и навсамомделе явили себя в Альтамонте, а заодно уж и прозрачного доктора, психоделические мили и, наконец, того, кому несчастный Роберт Джонсон отчаянно заложил свою душу…

Да, друг, говоря о рок-н-ролле, разговора о дьяволе не избежать, даже если мы захотим малодушно уйти от этого. Ибо если беснование “Sex Pistols” на сцене в наш посмодернистский век еще можно счесть… ну, оригинальной манерой исполнения, то с такими семантическими конструкциями, как “Their Satanic Majesties Request” и “Sympathy for the Devil”, придется все же как-то считаться. То есть пытаться понять, что, собственно, имелось в виду? И что значит в нашей культуре, с ее ярко выраженным дуализмом (Бог-дьявол), манифестирование, обращение к силам, определенно ассоциирующимся со злом?

Не помню кем и по какому поводу было сказано, что всякое явление культуры может быть осмыслено только в отчетливо-христианском контексте. Это было бы совершенно верно, если бы еще такой контекст существовал: по сути все западное общество уже давно живет за пределами христианского времени… Рок знаменует собой эпоху брожения и относительности (во всем), когда прежние незыблемые ориентиры (скажем, государство, патриотизм) утеряны или низвергнуты; рок помогает их низвержению. Такое впечатление, что дело происходит в эпоху поздней античности, когда христианство переживалось, как непрерывное брожение умов, исповедание разных толков каждой религиозной общиной, когда оно еще не отстоялось в своей мысли, когда все богопознание по Новому Завету Христа происходило на интуитивном уровне, а сами новозаветные книги не были еще написаны, выверены, отредактированы — существовали пока еще только прото-евангелия, которых к тому же было гораздо больше, чем в Библии, и они представляли из себя свод текстов гораздо более противоречивый, чем представляют собой четыре евангелия и предания теперь…

И кто же дьявол в этой схеме? Не будем только делать схоластических выводов; честнее будет, если мы прямо отправимся по его следам…

Летом 1967-го Брайан Джонс побывал в Монтерее (Калифорния), где занималась Эпоха Больших Фестивалей: музыка из подвалов и клубов выплеснулась на зеленый простор, и звуки ее были так же неслыханны, как невиданны были люди, внимавшие им. Пуританская Америка кончилась. Монтерей наводнили хиппи, проповедники неизвестных религий, продавцы марихуаны, авантюристы и искатели приключений вроде Кена Кизи, длинноволосые дикари, поборники сексуальной свободы и иные персонажи, которых не так-то просто определить. Время Фестивалей было первой карнавальной эпохой в истории человечества: да-да, ряженые вторглись в историю, серьезную историю серьезных политиков, историю ЦРУ и КГБ — и изменили ее ход… Конечно, вьетнамская война закончилась не потому, что хиппи в Чикаго вставляли гвоздики в направленные на них дула автоматов, — но после этого в самой Америке уже не осталось патриотов вьетнамской войны. И кризис Франции де Голля созревал не в Латинском квартале Парижа — но именно захват студентами Сорбонны в мае 1968-го ознаменовал конец очередной республики. Черные флаги анархии на фронтоне университета, несколько перевернутых машин, подожженное министерство, столкновение многотысячных толп молодежи с полицией, газ, водометные пушки — и при этом ни одного трупа. Девушки в красном. Девушки в черном. И надо всем этим — музыка, музыка. музыка… Вспышка огней, Капитан Чудо, товарищ Че, Мао Цзэдун, Мишель Бакунин и сам Сатана — все это карнавальные герои, призванные покончить со скукой серьезного мира, мира холодной войны и атомной бомбы; мира затаенных страхов, которые парализуют человеческую волю. Страха исчезнуть без следа, как в Хиросиме; страха потерять работу и статус; страха быть застуканным в постели с любовницей…

Весть об освобождении шла вместе с музыкой. Чем больше было музыки, тем дерзостнее были попытки разорвать связи с отчим миром. Джордж Харрисон летом 1967-го тоже побывал в Калифорнии, но уехал оттуда несколько перепуганный американским равнинным размахом того, что в Европе носило более цивилизованный и камерный характер: опытов с наркотиками, “возвращением в природу” или попыток испытать в прохладном англиканском моральном климате те восторги земной любви, о которых рассказывали вчерашним протестантам древние скульптуры на фронтоне индийского храма в Кальджурахо.

Напротив, Брайан Джонс чувствовал себя в Монтерее совершенно в своей тарелке среди двухсот тысяч поклонников рок-музыки. Есть фотография, на которой он заснят вместе с Хендриксом: они идут… нет, они величественно шествуют среди непосвященных — два героя, два рыцаря карнавала, в ослепительном блеске немыслимых доспехов: Брайан одет в светлый средневековый кафтан, Джими — в гусарский мундир времен войны Севера и Юга…

 Вернувшись в Лондон, Брайан настоял, чтобы “Стоунз” сделали альбом в той новой “психоделической” стилистике, которая родилась, не без помощи ЛСД и кислотных проповедей доктора Тимоти Лири, на Западе Америки и постепенно проникала в Европу (обосновавшись во Франции, со звуками интенсивно экспериментировали “Pink Floyd” и “Soft Mashine”). “Стоунз” приняли вызов и впервые в своей жизни заперлись в студии. Так через несколько месяцев появился альбом “Их сатанинские величества…”

Занимая в обширнейшей дискографии “Стоунз” незаметное место на отшибе, альбом этот сыграл поистине роковую роль в судьбе группы. Уже в начале работы над ним от группы отказался менеджер Эндрью Олдэм, которого испугали музыкальные изыски, вдохновлявшие Брайана. “Это был некоммерческий альбом… — объяснял он потом. — Меня интересуют мелодии… А здесь песни не были даже написаны заранее. Они сидели по десять часов в студии, отыскивая подходящий гитарный рифф… Это безумие…”

Смена менеджера не спасла пластинку от неуспеха. Лишь лет тридцать спустя критики стали писать о ней как об “одной из самых живописных фресок в психоделической музыке”, но тогда, в 67-м, она совершенно потерялась в тени вышедшего на полтора месяца раньше битловского “Сержанта…”. “Стоунз” сделали несколько вялых попыток защищать свое детище. “Нам не двадцать лет, — заявил, например, двадцатичетырехлетний Джаггер. — Надоело прыгать по сцене…” Однако быстро стало ясно, что на этой музыкальной волне группе не удержаться.