Ольга поняла, но притворилась, что не понимает, и улыбнулась. Ей было противно, что она улыбается, но она не могла не улыбаться, — это была нервная, непроизвольная улыбка. Солдат неодобрительно покачал головой, затем вытянул руку и согнул палец, как будто нажимая на гашетку пистолета. Он вопросительно посмотрел на Ольгу, отрицательно покачав при этом головой. Он допытывался, нет ли оружия.

Ольга тоже отрицательно покачала головой.

Солдат подошел к шкафу, растворил его и свободной рукой обшарил платья на вешалках, а концом автомата потыкал в белье. Затем он подошел к комоду, к буфету, выдвинул ящики, растворил дверцы — заглянул во все уголки. Оружия нигде не было. Не было его и под кроватью и за диваном. Тогда солдат остановился перед Ольгой и, уже совершенно успокоенный, показал ей один палец.

Ольга не поняла.

Солдат тыкнул на нее пальцем, показал один палец и вопросительно посмотрел на Ольгу. Он спрашивал, одна ли она.

Ольга кивнула утвердительно.

Солдат ткнул пальцем себя в грудь, опять показал один палец и кивнул на комнату. Он хотел сказать, что остановится у Ольги тоже один.

Ольга пожала плечами.

В комнате было тихо, только потрескивала свеча, они стояли друг против друга и разговаривали жестами, точно глухонемые. Это было глупо и смешно. И Ольга улыбнулась.

Немец понял ее и громко рассмеялся.

— Я останусь здесь ночевать, — сказал он.

Затем он скинул ранец и швырнул его на постель Ольги.

— Здесь, — сказал он.

Ольга поморщилась. Немец понял, снял свой ранец и бросил его на пол. Затем он взял одеяло за угол и откинул его. Ольга отрицательно покачала головой.

С минуту немец пристально смотрел на Ольгу, затем взял с постели подушку и одеяло и перенес на диван. Взгляд его упал на дверцу за кроватью, и он вопросительно посмотрел на Ольгу. Но он не понял ответного взгляда Ольги и толкнул носком дверь. Наставив автомат, он осторожно заглянул за дверь — в ванную. Затем он переступил порог, и Ольга услыхала, как он отвернул кран. Из крана потекла вода. Обрадованный немец свистнул. Он не ждал, что потечет вода. Ольга слышала, как он поставил автомат. «Теперь он безоружен», — мелькнуло у нее в голове, но она не сделала отсюда никакого вывода. Ольга услышала, что немец снимает амуницию. Потом он зафыркал под струей воды.

Ольга по-прежнему стояла посреди комнаты. По дороге сюда она весь день пыталась представить себе, как увидит первого гитлеровца, как он войдет к ней в комнату, — и не могла себе этого представить. Она только думала, что это будет страшно и неизвестно, чем кончится. Но вот он вошел, — правда, неизвестно было, чем это кончится, — но страха Ольга не ощутила. Она только слышала, как немец фыркает под струей воды, как берет из мыльницы ее мыло, как бросает ее щеточку для ногтей. Потом он возьмет ее полотенце и утрется…

Дрожь отвращения пробежала по телу Ольги. Завтра же она бросит это полотенце в грязное белье. А может, и вовсе выкинет его на помойку, — она не сможет больше утираться этим полотенцем…

Солдат весело и громко фыркал в ванной, а Ольга все стояла неподвижно посреди комнаты, и сознание мало-помалу возвращалось к ней. Фашисты на каждой улице, в каждом доме. В тысячах домов они сейчас умываются, хватают мыло, щеточки для ногтей, утираются полотенцами. Они будут жить в этих домах, спать в постелях, есть из посуды, хозяйничать в квартирах, приказывать хозяевам вымести после них сор и постирать им белье. Они будут требовать, чтобы выметено было чисто и белье было хорошо постирано. Они будут чувствовать себя хозяевами…

Сердце у Ольги тоскливо заныло.

Гитлеровец кончил умываться и вернулся в комнату. Он весело улыбался. Мокрый по пояс, он с наслаждением растирался своим собственным полотенцем.

Гитлеровцу было под тридцать. Голубоглазый, с белобрысым чубом, даже теперь — без каски и мундира — он все же был сущим немцем, только немцем, именно таким, каким должен быть немец, хотя Ольга немца отродясь так близко не видывала. Он слонялся по комнате, — пламя свечи колебалось, тень немца тоже колебалась то на той, то на другой стене, скользила то по полу, то вдруг по потолку, — и вдвоем с тенью они заполняли всю комнату. Ольга по-прежнему стояла посреди комнаты.

Гитлеровец наконец сел на диван и снял сапоги. На ногах у него были грязные и рваные цветные носки. Он отвернулся, снял носки так, чтобы Ольге не было видно, скомкал их и сунул в голенища сапог. Затем он опять торопливо пошел в ванную. Ольга слышала, как он подскакивает на одной ноге, подставляя другую ногу под струю. Вода была холодная, и немец игриво повизгивал. Потом он кряхтел, вытирая ноги. Чем же он вытирает ноги, если свое полотенце он оставил в комнате, аккуратно развесив его на спинке стула? Гитлеровец вышел через минуту и так же аккуратно повесил на подлокотник кресла полотенце Ольги.

Босиком, оставляя на паркете влажные следы, он подошел к своему ранцу, расстегнул его и вынул пару легких туфель. Он сел, придвинул ногой поближе стул, обтер полотенцем Ольги подошвы, сунул ноги в домашние туфли — и поднялся.

— Садитесь, пожалуйста, фрау, — сказал гитлеровец, — а то я чувствую себя неловко. — Он попытался жестами пояснить ей свои слова.

Ольга не двинулась с места. Гитлеровец пожал плечами и снял штаны. Затем он вышел за дверь, вытряс штаны, аккуратно сложил их и повесил на спинку стула. Он был теперь в одних трусиках — длинных коричневых трусиках почти до колен.