Утром в дверь постучался дворник.

— Откройте, — сказал он. — Не бойтесь. Это я, дворник. Я к вам с повесткой.

Он протянул Ольге бумажку и попросил расписаться.

Ольга взяла бумажку, и сердце у нее упало, как только она взглянула на нее. Это была не простая повестка. Узкая и длинная, на плотной бумаге, с отрывным талоном для расписки. Таких повесток Ольге еще никогда не приходилось видеть. Печать стояла не в левом, а в правом углу, напечатана повестка была убористым, острым готическим шрифтом. Это была немецкая повестка.

Помощник коменданта города предлагал фрейлен Басаман Ольге, стенографистке и студентке института иностранных языков по отделению немецкого языка, немедленно явиться в комендатуру.

Повестка была адресована на квартиру Ольги — Набережная, семнадцать, но в углу стояла пометка дворника, что Ольга Басаман по местожительству отсутствует, а ниже, на полях; была справка канцелярии института, что у студентки Ольги Басаман имеется еще один адрес — по местожительству ее матери. Он был указан тут же — в канцелярии института были известны оба адреса.

Ольга расписалась и отдала дворнику талон. Тот вздохнул и молча вышел. Он ничего не мог поделать: повестку он тоже получил под расписку и отвечал за ее доставку… Теперь коменданту города будет известно, что Басаман Ольгу нашли и повестку ей вручили. Если она не явится в комендатуру, комендант прикажет привести ее силой. И она не могла убежать, спрятаться где-нибудь, переждать: больная мать и двое детей не могли остаться без ее присмотра.

И у фашистов, по-видимому, было срочное дело к Ольге Басаман, раз они так усердно разыскивали ее.

Быть может, столько народу надо расстрелять и повесить, что в комендатуре не успевают составлять списки и требуется стенографистка? Быть может, коменданту надо издать какие-то новые, чудовищные распоряжения, и их столько, что он не может обойтись без помощи стенографии? И Ольга своей профессией должна содействовать ускорению этих длительных операций?

Да пусть ее лучше убьют, но она не пойдет стенографисткой к фашистскому коменданту!

— Ольга! — позвала мать. — Кто это приходил?

Ольга все еще стояла в передней с повесткой в руке. Она поспешно сунула ее за корсаж.

— Да это так, сказала Ольга, — дворник.

— Чего ему надо?

— Он приходил… звать во двор смыть кровь расстрелянных. Это все обязаны делать. Я должна была расписаться.

Мать заплакала.

— До чего мы дожили! Все обязаны выходить во двор — смывать кровь расстрелянных…

Ольга вошла в комнату, села около матери и склонила голову ей на грудь.

— Успокойся, мама. Все обойдется.

Что сделать, чтобы не идти к коменданту, не приступать к работе и сохранить жизнь матери и детей? Ведь фашисты, наверное, репрессируют мать и детей, если Ольга не явится по их вызову.

От этих отчаянных мыслей Ольгу оторвал новый стук в дверь, и она похолодела, — теперь при всяком стуке в дверь она будет холодеть от ужаса. За ней?

Нет, еще не за ней. В дверь стучали Мария и Нина, ее подруги по институту иностранных языков.

Это была подлинная радость, — если только это слово уместно употребить в такую страшную минуту жизни, — увидеть подруг! Ольга до сих пор не подумала о своих подругах, она не знала, остались ли они в городе, она даже не хотела, чтобы они остались: горе и позор лучше переживать одной. Но она увидела Марию с Ниной, и ей стало легче: она не одна! Мария и Нина не были задушевными подругами Ольги, но они были для нее живой связью с той жизнью, которая только что кончилась. Нет, нет, она не кончилась, произошла только страшная катастрофа!

Мария и Нина тоже получили повестки, им тоже предлагали явиться сегодня: Нине — к начальнику биржи труда, Марии — в бургомистрат. Студенткам института иностранных языков по отделению немецкого языка предлагали стать на работу к немцам в качестве переводчиц. Это была мобилизация, — не могло быть никаких сомнений относительно категорического характера приказа, никаких иллюзий относительно ответственности за неявку.

— Надо смотреть фактам в лицо, — говорила рассудительная Мария, — гитлеровские власти будут создавать аппарат местного самоуправления. За саботаж нас ждет самое тяжелое наказание. Надо идти. Другое дело, что на этой работе надо оставаться честным перед самим собой, принципиальным. Может быть, удастся сделать что-нибудь полезное, кому-нибудь помочь, кого-нибудь спасти? Верно ведь я говорю, девочки?

Нина горько плакала. Ольга не знала, что сказать.

Мать тоже убивалась, — от нее ничего не удалось скрыть, она знала все. Горестно твердила она, что лучше было эвакуироваться, лучше было даже погибнуть в дороге, — только бы не терпеть таких мук!

Но Мария с Ниной пришли не только по этому делу: их беспокоила судьба подруги Иды Слободяник.

Ольга мало знала Иду Слободяник. Она встречалась с нею только на сессиях. Но, однажды увидев Иду, нельзя было забыть эту красавицу. Ида была кумиром всех подруг. В Иду были по уши влюблены все студенты и преподаватели. Какое все это было ребячество, каким все это казалось теперь далеким и пошлым…