Колдер опустился в стоящее неподалеку кресло и принялся потягивать бренди. Гастона он тоже угостил, и тот, прервав свое маятникоподобное хождение, остановился у камина, оперевшись на его полочку, и залпом осушил бокал. Затем, поставив его на мраморную плиту, повернулся к Мейв:

– Вы все еще хотите знать, что это за исключение, так ведь, миледи?

– Да не томи уже, рассказывай! – подстегнул его Колдер. Выработанная за годы пребывания в ордене привычка соблюдать субординацию не позволяла ему сейчас высказаться самому.

– Итак, Цветок Богини считается оскверненным, если к нему прикасается Темный Садовник.

– А разве не все Садовники Темные? – удивилась Мифэнви. – Они же демоны! – она бросила взволнованный взгляд на мужа, желая убедиться, что не обидела его.

Колдер же пристально смотрел на нее, но на лице его не замечалось неудовольствия. Он сидел подперев подбородок рукой, и на тонких красивых губах его играла самодовольная усмешка, явно говорившая о том, что он ничуть не стесняется своей демонической сущности.

– Подавляющее большинство, – проследив за тем, как супруги играли в переглядки, проговорил Ленуа. – Именно поэтому правило и работает в девяноста девяти случаях. Но остается еще тот самый пресловутый один процент – те, кого мы называем Светлыми. И Ричард Торндайк как раз такой. И именно Светлый имеет право – да что там, должен! – стать супругом Цветка Богини, потому что таким образом вершится та самая «алхимическая свадьба», ведущая к рождению абсолютной Любви.

– Но почему же вы тогда говорите о каком-то его преступлении и согласии на смерть? – непонимающе произнесла Мифэнви. – Разве ему незнакомо это исключение?

– Оно известно всем в ордене, – вклинился в разговор спустившийся вниз Вардис. – Но все дело в том, что стараниями его приемной семьи у Ричарда сформировалось неизбывное чувство вины. И оно настолько сильное и деструктивное, что затемняет даже его светлый ум. И если ему говорят, что он в чем-либо виноват, он принимает это тотчас же, не споря и не рассуждая.

– О боже! – испуганно выдохнула Мейв. – Это что же надо сделать с разумным и смелым мужчиной, каким он мне показался, чтобы тот стал так реагировать? – в глазах ее, поблескивавших сейчас, как голубые звезды, стоял вопрос.

– Со взрослым человеком вряд ли можно что-то сделать, но Ричарду было всего три года, когда Эрмидж взял его в семью. Уж не знаю, что именно там происходило, – Ричард никогда и ни с кем, даже с близкими друзьями, не говорит о своем прошлом, – но, полагаю, он был очень несчастен. Его там непоколебимо убедили в том, что он – гадкий и отвратительный. И теперь он, например, считает себя недостойным своей жены. Немудрено, что он не стал сопротивляться этому приговору.

– Чуть раньше вы, Гастон, – начала Мифэнви в крайнем волнении, – говорили, что Мастер-Дракон – не тот, за кого себя выдает. Возможно ли, что им представляется нынче этот самый Эрмидж?

– Ваш ум не перестает меня поражать! – воскликнул тот восхищенно. – У меня и впрямь зародилось такое подозрение, когда я говорил с ним. Как Созерцатель, я следил за Эрмиджем с того самого дня, как он приютил осиротевшего Садовника. И могу сказать, что этот человек, совершенно непохожий на доброго самаритянина, взял мальчишку к себе неспроста – он со своим помощником проводил над Ричардом эксперименты по пробуждению силы, и им это удалось – ордену даже пришлось задействовать Деактиваторов.

– Немыслимо! – Мифэнви потряхивало от обрушившейся информации, но Колдер сжал ее ладонь, и к ней незамедлительно вернулось спокойствие. – Но если у вас в ордене все так строго, как же Эрмиджу удалось проникнуть туда?

Мужчины покачали головами, дав понять, что ответа на этот вопрос у них нет.

– Постойте! – личико Мифэнви озарилось внезапной догадкой. – Но если этот Мастер-Дракон – не настоящий, если это Эрмидж, который из какой-то личной корысти хочет отомстить Торндайку, то разве действителен вынесенный им приговор?!

Ее собеседники переглянулись, и Колдер ответил с горькой усмешкой:

– Я тоже подумал об этом еще в самом начале нашей беседы. Но в том-то и беда, что приговор вынесли настоящие Мастер и Старейшины – он отразился на всех Эпистолах Памяти, которые есть у каждого Садовника, а это говорит о подлинности наказания.

– Но тогда становится совсем ничего не понятно, – честно призналась Мейв. – Ведь если допустить, что все это проделки Эрмиджа и его родственников, – дело имело какой-то смысл: месть, корысть, да все что угодно, низменное и темное. Но вот если приговор вынесли те, кто знал о названном вами исключении, то ситуация становится просто абсурдной: зачем приговоривать к смерти невиновного да еще и Светлого? И еще – при чем тут я, ты, Похитители Ароматов?