Я говорю себе, что на этот раз все иначе: я выхожу замуж по своей воле, что надо мной невластен гнетущий авторитет моей свекрови и я не вынуждена безропотно выполнять приказы моего отца. На это раз я беру свою судьбу в собственные руки. Мне пятнадцать лет, и я уже побывала замужем и овдовела, достигла положения невестки королевы Англии и упала до подопечной королевского герцога. Я была пешкой, переходившей из рук одного игрока в руки другого, но теперь я сама принимаю решения и веду собственную игру.

Ричард ждет меня у ступеней, а перед ним стоит его и мой родственник, архиепископ Буршье, с молитвенником, открытым на странице, посвященной церемонии сочетания браком. Я оглядываю часовню: тут так же пусто, как и на похоронах бедняка. Кто бы мог подумать, что так будет проходить венчание вдовствующей принцессы и королевского герцога? Здесь нет моей сестры, которая превратилась в моего врага, нет матери, потому что она все еще в заточении. И нет отца, потому что я больше никогда его не увижу. Он погиб, пытаясь посадить меня на престол, и вместе с ним умерли его грандиозные планы. Идя по дорожке, я чувствую себя очень одинокой, и звук моих собственных шагов, отражавшихся эхом в этой гулкой пустоте, напоминает мне о том, что здесь, под этими камнями, которые сейчас попирают мои кожаные туфли, в бесконечной тьме, лежат другие люди, которые, как и я, сами хотели разыграть свои карты.

Нам некуда идти, и в этом заключается печальная ирония нашей ситуации: я – обладательница самого крупного наследства во всей Англии, если Ричард сможет его отстоять. Мне принадлежат сотни домов и несколько замков, и все это я передаю в руки своему мужу, который и сам был состоятельным молодым человеком, который владеет одно из самых доходных графств Англии. И нам некуда податься.

Он не может привезти меня в свой лондонский дом, замок Бейнардс, потому что там живет его мать, неколебимая герцогиня Сессиль. В детстве меня пугала мысль о том, что она станет свекровью моей сестры, а когда я задумывалась о том, что она может стать моей свекровью, я приходила в состояние оцепенения. Я не смею даже подумать о том, чтобы попасться к ней на глаза после того, как тайно выйду замуж за одного из ее сыновей, вопреки желанию двух его старших братьев.

Мы не можем поехать к Джорджу и Изабелле, которые будут вне себя от ярости, когда узнают, что мы сегодня сделали, и я категорически отказываюсь возвращаться в гостевой домик при соборе Святого Мартина в плаще моей кухарки. В конце церемонии архиепископ Томас Буршье приглашает нас пожить в свой дом, предложив остаться там так надолго, как это будет нам удобно. Это его приглашение связывает его еще сильнее с нашим тайным браком, но Ричард унимает мое волнение, прошептав, что архиепископ никогда бы не взялся за проведение церемонии венчания, не имея на то личного согласия Эдуарда. В Англии сейчас все происходит только с согласия йоркского короля и одобрения его королевы. Выходит, хоть я и считала нас дерзкими влюбленными, тайно вступающими в брак по любви и вынужденными прятаться на время своего медового месяца, все было совсем не так. И никогда дела не обстояли таким образом. Я считала, что взяла управление своей жизнью в собственные руки, не ставя никого в известность о своих планах, но оказывается, что король и мой личный враг, сероглазая королева, знали обо всем с самого начала.

Настало наше лето, наше время. Каждое утро я открываю глаза навстречу солнечному свету, струящемуся в эркерное окно с видом на реку, и ощущаю теплое присутствие Ричарда, спящего рядом сном ребенка. Простыни смяты и скомканы после страстной ночи, чудесное, тонкой работы покрывало наполовину свесилось на пол, угли в камине превратились в пепел, потому что Ричард не позволял никому входить в нашу спальню, пока он сам не позовет. Это мое лето.

Теперь я начинаю понимать, откуда взялась рабская верность и послушание Изабеллы по отношению к Джорджу, как понятнее становится мне и страстное притяжение между королем и его королевой. Мне даже ясна смерть Жакетты, не вынесшей тоски по мужчине, за которого она вышла замуж по любви. Я узнала, что любовь к мужчине, который сделал мои интересы своими собственными, который дарил мне свою страсть свободно и с радостью и чье молодое, но уже покрытое шрамами тело лежало рядом со мной каждую ночь, способна изменить мою жизнь. До этого я уже была замужем, но никогда не знала ни ласки, ни игры, ни волнения, ни обожания. Я умела быть женой, но никогда не была любовницей и любимой. С Ричардом я стала женой и любовницей, другом и советчиком, партнером и компаньоном во всем, боевым товарищем и спутником по путешествиям. С Ричардом я из девушки превратилась в женщину, действительно стала женой.

– Что там с нашим разрешением? – спросила я его однажды утром, нехотя прерывая череду поцелуев Ричарда, который, кажется, собирался довести счет до пятисот.

– Ты меня отвлекаешь, – пожаловался он. – Каким разрешением?

– На наше венчание, от папы римского.

– А, ты об этом. Скоро будет. На это могут уйти целые месяцы, ты же сама знаешь. Я написал им письмо с просьбой о разрешении. Я скажу, когда придет ответ. Итак, на чем я остановился?

– На триста тридцать втором, – подсказываю я.

Его губы нежно касаются моей груди.

– Триста тридцать три, – произносит он.

Мы каждую ночь проводим вместе. Когда ему приходится бывать при дворе во время летних выездов в Кент, то он выезжает туда на рассвете вместе со своими друзьями Бракенбери, Луоэллом, Тайреллом и несколькими другими и с закатом возвращается обратно. Так он успевает увидеться с королем и вернуться ко мне. Он клянется, что никогда не допустит разлуки между нами, даже на одну ночь. Я жду его в большой гостевой зале Ламбетского дворца, рядом с накрытым к ужину столом, и, когда он входит, во все еще покрытой пылью одежде, мы садимся, и он ест, пьет и одновременно разговаривает со мной. Он рассказывает о том, что королева потеряла новорожденного ребенка и после его смерти стала тиха и грустна. Говорят, что Жакетта, мать королевы, скончалась в тот же день и час, что и ребенок королевы, и кто-то даже слышал плач, разнесшийся между башнями замка. Ричард осеняет себя крестным знамением, пересказывая эти слухи, а затем смеется над этим, называя себя суеверным глупцом. А я под столом сжимаю кулак в жесте, защищающем от колдовства.