И князь требовательно повернулся к Бурытаю. Сказал по-татарски:

— Не смею думать, мурза, что ты был при разбое и смертоубийстве, но вот толмач твой покушался на жизнь человека. Сей тать надсадил многим. Ты сказал, если злая муха кусает, нельзя веселясь глядеть на нее. Вели вернуть товары ростовскому купцу, монаха же выдай для людского праведного суда. Это будет справедливо.

Бурытай оторопело смотрел на него, потом резво вскочил, отшвырнул ногой подушки, на которых сидел, весь ощетинился.

— Как смеешь приказывать? С колодкой на шее пойдешь в Орду. Аль не слышал, что бывает за оскорбление баскака?

— Осторожнее, мурза, — опять остановил его Константин, — не бросайся в гневе поспешными словами.

Князь жестом указал на распахнутые ворота; на площади виднелась густая толпа; у многих в руках были тяжелые посохи-дубины.

«Откуда взялись посохи? — обескураженно подумал Бурытай. — Когда ехал сюда, ничего не было в руках у них. Или не заметил? А?»

Бурытай вытащил из-за пояса плетку, нетерпеливо взмахнул ею. Ему тут же подвели коня; с удивительной для его возраста ловкостью он влетел в седло. Телохранители тесным кольцом окружили его. Тогда рванулся к своей лошади и Мина, о котором мурза в гневе просто забыл.

Весь отряд поскакал за ворота.

— Ну, берегись, Костя-князь! — Мурза обернулся, пригрозил плетью.

Князь некоторое время смотрел ему вслед и вдруг, откинув голову, звонко рассмеялся.

— Погодь-ка, Семен Миколаевич, — сказал губастый Еремейка, доселе поддерживавший купца, и отпустил его локоть.

— Прости и меня, — проговорил Дементий, державший под руку купца с другой стороны.

Оставив купца, оба бросились за ворота, где, яростно нахлестывая коней, отряд Бурытая врезался в толпу.

— Что ж, Данила, — сказал князь дружиннику, — помогайте ордынцам убраться во здравии.

Данила Белозерец блеснул белыми зубами, сказал лукаво:

— Надо помочь, княже, а то людишки наши распалятся да еще прибьют кого из них. Беды не оберешься.

И дружинники устремились к воротам.

Татарский отряд оказался стиснутым обозленными, разгоряченными людьми. Вчера, защищая своих близких, свои дома, только одиночки вступали в схватку с татарами, тут уже была толпа, сплоченная в одном устремлении. Во всадников летели камни, на них обрушивались дубины. Уже не с плетками — с обнаженными саблями воины крутились на храпящих лошадях. Княжеские дружинники уговаривали не делать зла ордынцам, но как-то так получилось, что там, где они оказывались, очередной визжащий татарин вылетал из седла.

Монаха Мину оттерли в сторону, плотно окружили. И тогда он бешено оскалился, откинул полу рясы и выхватил висевший на поясе тяжелый меч. Это было неожиданно, и люди смущенно отступили. Под рясой на монахе была еще кольчужная рубаха.

С тех пор как стал изгоем, поступил на службу в Орду, Мина видел от людей неодолимое отвращение к себе и потому в отместку еще больше зверел, старался пакостить бывшим единоверцам при каждом удобном случае. Заросший волосом, грузный, сейчас он был страшен; казалось, не человек — огромный зверь вступил в схватку.

В это время послышался голос губастого парня, работника ростовского купца, — Еремейки.

— Ну-кася, — добродушно говорил он, раздвигая людей и пробираясь к монаху. — Дайте, братцы, рассчитаться за Семена Миколаича.

Еремейке услужливо подсунули увесистую дубину. Помахивая ею, не остерегаясь, он пошел на Мину. Дерево и металл с сухим треском столкнулись в воздухе. От страшного удара меч вылетел у Мины, шлепнулся за спиной.

Десяток рук сразу же вцепилось в монаха, стащили с лошади. Но и на земле, с безоружным, нелегко было справиться с ним. Расшвыряв нападавших, он нагнулся, сбычившись, отыскивая очередную жертву.

— Погодь, братцы, отойдите-ка, не то зашибу в горячке.

Еремейка сцепился с монахом врукопашную, оба сопели, старались приспособиться половчее.

— Попомнишь Семена Миколаича, ростовского купца, — хрипло говорил парень.

Монах боролся молча. Наконец Еремейке удалось стиснуть шею противника мертвой хваткой. Мина рухнул.

На земле его и добили.

— Будешь помнить Костьку и Кудряша, — тяжело дыша, заключил Еремейка.

Едва ли половина татарского отряда вырвалась из толпы. Сам мурза намного опередил своих воинов — добрый конь нес его к Ахматовой слободе, а он, вне себя от злости, все стегал и стегал его.

— Други! — пронеслось по площади. — Поспешай в слободу! Изгоним сыроядцев из города!

— В слободу! — подхватили десятки голосов. — Освободим полоняников. Не оставим в неволе сестер и братьев!

Толпа с ревом покатилась к посадам.

На площади остались убитые и зашибленные в схватке. Спустя немного времени пришли сторожа, сложили тела на телегу. Постояли у истерзанного громоздкого тела монаха, потом подняли его и потащили к обрывистому берегу Которосли.

— Собакам на съедение, — пробормотал один из них. — Сойдет.