Но крика не последовало – только бурчание, даже похожее на слова. Ведь этого не может быть! Мальчик же не разговаривает… Ханна приготовилась к припадку, к вспышке ярости, когда Август будет биться всем телом о пол гостиной. Однако припадка тоже не последовало. Сын молча и целеустремленно схватил новый лист бумаги и снова принялся рисовать те же шахматные клетки. И тогда Ханна, не видя иного выхода, просто отнесла Августа в его комнату. Потом она будет описывать это как чистый кошмар.

Мальчик пинался, кричал и вырывался, и Ханне едва удавалось его удерживать. Она долго лежала с ним в постели, крепко обхватив его руками, тоже готовая биться в истерике, и хотя она на мгновение задумалась, не разбудить ли Лассе и попросить его затолкать в Августа выданные им успокоительные таблетки, но быстро отбросила эту мысль. Лассе наверняка страшно разозлится, а сколько бы сама Ханна ни принимала «Валиум», давать детям успокоительное она терпеть не могла. Должен быть какой-то другой выход.

Она разрывалась на части, отчаянно перебирая возможности. Подумала о матери, живущей в Катринехольме [55] , о своем агенте Мийе, о Габриэлле – приятной женщине, звонившей этой ночью, и опять о психологе, Эйнаре Форс… как-то там, который привез Августа. Он ей не слишком понравился. С другой стороны, психолог предлагал время от времени брать мальчика к себе, и в любом случае создавшаяся ситуация – его вина. Ведь это он сказал, что Августу нельзя рисовать, вот пусть теперь и разбирается…

Наконец отпустив сына, Ханна отыскала визитную карточку Эйнара и позвонила ему, а Август тем временем, естественно, бросился в гостиную, чтобы снова рисовать свои злосчастные шахматные клетки.

Эйнар Форсберг особенно большим опытом не обладал. Ему было сорок восемь лет, и благодаря глубоко посаженным голубым глазам, новеньким очкам от Диора и коричневому вельветовому пиджаку его легко можно было принять за человека умного. Однако все, кто пытался вступать с ним в дискуссии, знали, что в его образе мыслей присутствует нечто закоснелое и догматическое и что он часто прикрывает незнание заученными фразами и уверенными высказываниями.

К тому же диплом психолога Форсберг получил только два года назад. Первоначально он работал в пригороде учителем физкультуры, и если бы его бывших учеников спросили о нем, они, вероятно, дружно завопили бы: «Стадо, смирно! Копыта ровно!» Эйнар очень любил выкрикивать эти слова, как бы в шутку, когда хотел угомонить класс, и хотя никто из мальчиков отнюдь не считал его любимым учителем, дисциплины он действительно добивался хорошей, и эта способность убедила Форсберга в том, что его психологические способности могут найти лучшее применение в других сферах деятельности.

Уже в течение года он работал в Центре помощи детям и молодежи под названием «'Oдин», на Свеавэген в Стокгольме. «Один» оказывал неотложную помощь детям и молодежи, когда с ними не справлялись родители. Даже Эйнар – всегда с некоторой страстью защищавший свои рабочие места – считал, что центр работает не особенно хорошо. Там слишком много внимания уделяли выводу из кризисной ситуации и слишком мало заботились о перспективе пациентов. Дети попадали в центр после полученной дома травмы, и психологи были чересчур заняты борьбой с нервными срывами и проявлениями агрессии, чтобы разбираться в их первопричинах. Впрочем, Эйнар считал, что приносит пользу, особенно когда ему с помощью прежнего учительского авторитета удавалось угомонить истерических молодых людей или когда он справлялся с критическими ситуациями на местах.

Ему нравилось работать с полицией, и он очень любил напряжение и тишину, царившие в воздухе после драматических событий. Выезжая во время последнего ночного дежурства в дом в Сальтшёбадене, Форсберг был преисполнен волнения и ожиданий. Весь расклад, по его мнению, немного отдавал Голливудом. Убит шведский ученый, его восьмилетний сын оказался свидетелем, и не кому-нибудь, а ему, Эйнару, предстояло заставить мальчика открыться.

По пути он раз за разом поглядывал в зеркало заднего вида на свои волосы и очки – ему хотелось появиться стильно. Но, добравшись до места, особого успеха он не достиг. Мальчика Эйнар совершенно не понимал. Тем не менее он чувствовал, что все обратили на него внимание и сочли важным. Полицейские интересовались, как им допросить мальчика, и хотя Эйнар не имел об этом представления, его ответы воспринимались с уважением. Он еще немного подтянулся, изо всех сил постарался помочь – и узнал, что мальчик страдает инфантильным аутизмом и не разговаривает, или вообще не слишком восприимчив к окружающему миру.

«В настоящий момент мы ничего поделать не можем, – заключил он. – У него слишком слабые умственные способности. Как психолог, я должен ставить на первое место его потребности в уходе». И полицейские, выслушав его с серьезными минами, позволили ему отвезти мальчика домой к матери, что придало этой истории дополнительную пикантность.

Матерью оказалась Ханна Бальдер. Она понравилась Форсбергу еще тогда, когда он увидел ее в фильме «Мятежники»; он помнил ее бедра и длинные ноги, и хотя она несколько постарела, но по-прежнему была привлекательной. Кроме того, ее теперешний муж – явно мерзавец, и Эйнар изо всех сил старался казаться компетентным и скромно очаровательным, и ему почти сразу представилась возможность проявить решительность, чем он особенно гордился.

Сын с откровенно безумным выражением принялся рисовать черно-белые кубики, и Эйнар сразу понял: нездоровое поведение. Дети-аутисты легко впадают в такую деструктивную поведенческую персеверацию, и он настоял на том, чтобы мальчик прекратил рисовать. Правда, приказ восприняли, вопреки его надеждам, без особой благодарности. Тем не менее он почувствовал себя способным действовать по-мужски и собирался было похвалить Ханну за «Мятежников», раз уж владел инициативой. Но потом посчитал, что случай все-таки неподходящий. Возможно, это было ошибкой.