В одном он был уверен — назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, он скоро обязательно увидит Меланью. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Меланья вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как это произойдет, но верил в это, не сомневался в этом, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.

«Надо торопиться, — подгонял он себя, — надо торопиться».

Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка «тронуться». Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма — дед даже не кашлял и вел себя, как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.

Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло: ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.

«Хоть бы что-нибудь живое пролетело — сова или ворон, — думал Аникей. — Хоть бы лося встретить, хоть бы медведя».

Ничего. — Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.

Место какое-то… страшное.

Снег шел мокрый, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Люди подкармливали его понемногу чем могли — сахаром, хлебом, остатками крупы.

Седло Серого, перевернув, укрепили крест-накрест на седле Орлика, между двумя вьюками, и на него положили груз Серого. Поклажа горой возвышалась на спине коня. Впереди шел Аникей, отыскивая местей для прохода, чтобы Орлик не цеплял за деревья, а Афанасьич шел сзади с ружьем, поглядывая по сторонам, все еще на что-то надеясь.

Сейчас кругом была тундра, ни деревца. Только чахлые кустики бетулы — карликовой березки — попадались на пути. Да ягода в изобилии — брусника и шикша.

Здесь же на равнине застал их ночлег. Палатку установить было негде — нашли небольшой холм, разбили лагерь на его склоне, вместо стояков для палатки приспособили карабин и ружье, а растяжки укрепили с помощью камней и седел. Кустиков ягод, мха и веточек для костра хватило.

— Завтра будем на месте, — сказал Аникей. — Вон там у сопок, — он показал, — перевалбаза. Там же посадочная площадка геофизиков. Работали в прошлом году, запасная площадка. Иногда к ним летают, когда погода. И если они еще не свернули свою экспедицию…

— Совсем?

— На зиму остается один человек с рацией. Следит за балками и площадкой. Пастухов принимает, когда зимой подкочевывают. Склад с продуктами должен быть…

— Осталось две пачки галет и две банки консервов, — сказал дед.

— А чай?

— Есть…

— На завтрашний день этого хватит… был бы чай, вон сколько ягод!

— Давай, Никей, сейчас пособираем немного, пока снег — не пошел… утром все в снегу будет…

— Правильно мыслишь! Давай котелок! Эх, и поедим завтра!

К Маркову возвращалось нормальное рабочее настроение. «Что мы, как сычи, надулись и молчим всю дорогу? — думал он. — Так ведь и сдвинуться можно. Хватит! Напереживались… Работать надо. Работать! Хуже уже не будет… не должно быть».

— И кустиков нарубим, — сказал он деду, — Заготовим побольше веток на утро, в палатке они за ночь немного подсохнут, а?

— Верно, верно, — встрепенулся Афанасьич.

Они быстро набрали ягод, заготовили топлива, наскоро попили чаю, и Аникей первым полез в палатку. Дед подошел к Орлику и воровато скормил ему три галеты.

Марков не спал, и был он весь там, в Ольховке. Тогда, перед утром прощания, она встала с постели и подошла к окну, раздвинула шторы, чтобы узнать, идет ли дождь. Она так хотела, чтоб шел дождь, чтобы Аникей не уходил в это утро.

Дождя не было. Громадная луна висела в небе, и тяжелые облака плыли мимо нее. Лунный свет залил комнату. Он струился, обтекал тонкую, темную фигурку, застывшую у окна, и Аникей был ослеплен луной, как солнцем.

Она шевельнулась, и длинная тень ее качнулась на стене. Она тихо вернулась в постель, и ему казалось — одежды из лунного сияния колыхались на ней.

— Так хорошо, да? — шепотом спросила она.

Ее длинные черные волосы отливали в лунном свете серебром, они казались белыми, они, как дождь, струились у него между пальцев, и была она такая красивая — красивее дождя.

У него защемило сердце, и он подумал о том, что скоро будет прощаться, что эта ночь кончится, кончится скоро. От ливня лунного света, затопившего комнату, неясная тревога поселилась в его сердце, тревога о том, что ждет его впереди.

— Я зашторю окно, — сказал он.