Шрифт:
— Ну и как отдыхалось? — съехидничал Шкулин.
— Нормально… как. Начальник жаловался, не тот, говорит, уголовник пошел. То сопляк какой-нибудь, первый раз выпил и в клубе надебоширил, то бухгалтер липовый, дебет с кредитом свести не может, то, как я, раззява, — и ни одного злодея. Хоть счас ворота раскрывай, никто не убежит. На вас, говорит, диссертации не напишешь, хороший был капитан. Да и колония ничего, кормежка три раза на день, банька, кино каждый день, книги-журналы. Трудись, перевыполняй нормы. Меня даже вечернюю школу посещать заставили. А работы — любую, пожалуйста, кто бы отказывался, а мне самую трудную, любую машину хитрую, хоть какие там приборы да премудрости, докопаюсь до сути сам. Бровина, говорят, экстренно! Я прихожу и делаю. Очень мне доверяли, даже в поселок выпускали, на день, иногда. Я всегда вовремя возвращался. Подводить людей, если кто ко мне по-человечески, никогда не буду. Вот сказал Наука, привези, говорит, из Ост-Кейпа…
— Но, но, но… Бровин!
— А чо? Ну, ладно, ладно…
Анфиса вела себя спокойно, ни о чем не спрашивала, будто давно здесь была и наперед знала, как жить будет и что делать. Это тревожило Медучина.
«А вдруг Бровин по дороге наговорил ей про меня черт-те чего?» — подумал он. От этой мысли стало ему неловко, и каждый раз, когда Анфиса смотрела на него, он отводил взгляд, нервничал, делал зряшные дела — подрезал и без того хорошо горящий фитиль свечи, брал кусок и начинал есть, хотя давно насытился, вставал и крутил ручку «Спидолы», хотя музыка была как на заказ и волна не пропадала.
— Не имела баба хлопот, да купила порося, — как будто угадав его мысли, ни к кому не обращаясь, вздохнул захмелевший Шкулин. Он вышел из-за стола, топнул два раза ногой.
— И-эх! — раскинул руки. — Найди, Наука, что-нибудь для души, халю-галю иль фокстрот, плясать буду! Давай, Анфиса, выходи в круг!
Анфиса сидела за столом, улыбалась.
В эфире грохотал джаз. Не обращая на него внимания, Шкулин шел по кругу с притопами и прихлопами.
— Давай, Петро, цыганочку с вы-х-хо-дом! — закричал Бровин.
Дробно зачастил Шкулин, пустился в пляс, помогая себе частушкой:
— Моя милка чешет-чешет По сухому клеверу. Без штанов и без рубахи. Привыкает к северу! И-йэх!Бровин выскочил из-за стола, затопал:
— Ладушки, ладушки, где были, у бабушки!Не удержалась Анфиса, выскочила следом.
«Ну вот, — удовлетворенно подумал Медучин, — танцы все-таки состоялись».
Дед Тимофей наблюдает за пляской, улыбается, лицо его благодушно, хлопает он в ладоши, помогает танцующим, стучит ногой под столом.
И-йэх! Й-йэх! Не вводи меня во грех! Я молоденька девчонка, А целуюсь лучше всех! Ладушки, ладушки…Медучин догадывался, что частушки у Шкулина собственного сочинения. Шкулинские импровизации забавляли его, но он все же боялся, как бы тот не сморозил чего по запарке да под всеобщий пляс.
— Чего сидишь, Наука? Выходи, не брезгуй!
Мы не хуже и не лучше — Перед богом всё равны. Посмотрел бы ты, Медучин, На себя со стороны! И-йэх! Ладушки...Все расхохотались. Медучин вышел, взял Анфису за руки, темп пляски сбился, и тут всё услыхали «Спидолу», затихли, и под грустную мелодию джаза танцевали они вдвоем, а Бровин и Шкулин ушли к столу, не мешали.
Анфиса танцевала легко, умело. Это удивило Медучина, и он забыл о своих опасениях. «У всех хорошее настроение, это главное», — подумал он.
Музыкальная программа закончилась. Дед Тимофей разлил по последней, Анфиса принялась убирать со стола, и это понравилось всем, заметил Медучин.
Когда она закончила, Медучин взял с подоконника фонарик и вышел с Анфисой на улицу.
— Кыш, дьяволы! — разогнал он с крыльца собак. Отдал фонарик Анфисе.
— Идите вон в тот дом, там мы живем с Бровиным. Третья койка свободна, кукуль есть, расстелите его — и спите на здоровье. А завтра устроимся. Идет?
— Ага, — весело сказала она, — до свидания!
— Спокойной ночи!
Медучин вернулся в дом.
— Ну, что делать будем? — спросил он.
— Хорошая баба, простая, — рассудил дед. — Пусть живет, не увозить же назад!
— Где ты ее взял, Бровин?
— В Ост-Кейпе, где же? Прошлый год она кухарила у геофизиков, база у них в Ост-Кейпе была… А сейчас свободная…
— Обещал чего? — спросил Шкулин.
— Да ничего вроде… поедем, говорю, жить будешь. Вот и поехала… Да ты не тушуйся, Наука! Не говорил я ей, что тебе везу.
— Ещё чего! Очень надо…
— Мы ее научим в жмурки с медведем играть! — захохотал Шкулин.
— Я вот что скажу, ребяты, — начал дед Тимофей. — Ты, Петро, не бодрись, рановато еще… Баба должна быть не для разладу, а для порядку. Мы не в городе, неча вольности разводить. Кто ей придется, пусть с тем и живет. У одного она должна быть… ежли захочет… Домов пустых много, вот и будут вдвоем… ежли захочет… А баловство ни к чему. И еще, уговор надо соблюдать, чтоб в выражениях потише. Женский призор за нами кругом нужен, без него к зиме совсем в леших превратимся.