Сашка сел на кровать. Скрестил на коленях руки.

Вошел Никодимыч.

— Что врач говорит? — Сашка поднял глаза на Никодимыча. Тот молча стоял в дверях, и лицо его вдруг качнулось, наплыло, повалилось на Сашку, как будто он куда-то летел на качелях. — Лене не говори ничего, — с усилием сказал Сашка. — Матери не вздумай писать.

— Что писать? Что говорить? Все пустяки, все до завтра пройдет.

В палате было темно. За окном вспыхивала реклама. «Аэрофлот. Надежно. Быстро. Удобно. Летайте самолетами».

Дверь открылась, и тихо вошел врач-Мефистофель. Он сел верхом на стул. Сашка молча повернул к нему голову. Он лежал поверх одеяла в тренировочном костюме, только ботинки снял.

— Я дежурю сегодня, — сказал Мефистофель. — Вот, зашел.

Сашка молчал.

— Я все думаю про тебя, чемпион. И пришел, пожалуй, к верному выводу. У тебя кровоизлияние в мозг. Возможно, поврежден глазной нерв. Это не лечат.

— Что будет? — спросил Сашка.

— Предсказывать трудно. Можешь ослепнуть мгновенно. Можешь ослепнуть через два года. Ну а самое вероятное: будешь слепнуть стремительно. Год. Самое большее два.

— Что делать? — все так же тихо спросил Сашка.

— Это я и хотел бы узнать. Могу направить тебя в лучшую глазную больницу страны.

— Поможет?

— Поможет трепанация черепа. Но делать на этом этапе никто не будет. Ты еще зрячий. При трепанации гарантии… не бывает.

— Понятно. Спасибо за откровенность… доктор.

— Понимаешь, думал я долго. Решил, что в данном случае лучше открыть все. Планируй жизнь, чемпион. Действуй. Это единственное лекарство. Унылый — слепой. Лежать будешь — тоже слепой. Понял?

Доктор вышел.

«Слабак он. Слабак. Где ему в окошко залезть», — сказал тогда Абдул. А я залез.

Вскоре Валькин отец прислал телеграмму, и они сразу уехали. Валька ходил шалый от волнения и даже забыл про дневник. А может, просто решил оставить его мне. Сейчас надо ему этот дневник вернуть, а где искать Вальку? Я даже отчества его не знаю и года рождения. А был лучший друг.

Вначале я просто мечтал о путешествиях, потом книжку купил. Буйвол, негр и крокодил на обложке. И этот дневник.

Я много думал о розовой чайке и узнал все, что можно было узнать про Росса. Шаваносов, Валькин дед, тоже много о нем знал и отправился эту птицу искать. Немного сумасшедший он был, наверное.

А Лену я как-то осмелился проводить и рассказал о розовой чайке.

— Где эта птица живет? — спросила она.

— Я тебе ее привезу, — сказал я.

С этого все у нас и началось.

…А если теперь слепой буду? А что, если вправду привезти Ленке птицу? Чтобы она поняла, что я очень ее любил. И о Валькином деде узнать. В благодарность за дневник. Потом удалиться от всех. Окончить жизнь у камина в окружении любящих внуков. Внуки откуда? От Ленки внуки! А если слепой?.. Ленка… Никодимыч… институт. Розовая чайка… Плевать на вуз. Не в вузах счастье. Неистовым надо быть. Неистовым и счастливым…

Сашка Ивакин поднялся с кровати. Методически оправил смятое больничное одеяло. Зашнуровал тяжелые ботинки. Еще раз оправил одеяло.

Отрешитесь от мелочей быта, слушая стук колес, вдыхая запах вагона…

…Было раннее утро. Лена шла по окраине города мимо палисадничков, огородиков и аккуратных, дачного типа домов. Нашла нужный номер и тихо вошла а калитку.

Обстановка в комнате Никодимыча была сугубо спартанской. В углу стояли «Белые звезды». На столе полупустая бутылка коньяка и два стакана. Осунувшийся Никодимыч сидел на койке.

Лена остановилась в дверях.

— Где Сашка? — тихо спросила она. — Я все знаю. Его нет в больнице. И в общежитии нет. Его нигде нет.

— Ушел три часа назад. — Никодимыч кивнул на стол. — Наверное, уже уехал. Или улетел.

— Куда?

— Сказал, что должен увидеть море и эту… птицу, пока не ослеп. И вообще…

Лена села на стул. Никодимыч налил коньяк в стаканы.

— Он вернется, — убеждал Лену и себя Никодимыч. — Врач считает, что он должен ослепнуть. А он, понимаешь, не может в это поверить.

— Он не может ослепнуть, — не согласилась Лена.

— А я разве другое говорю, дочка? — обиделся Никодимыч. — А сам-то Сашка. Но ты его пойми: сидеть на месте и ждать. Сидеть и ждать… Ему надо было уехать.

— Я понимаю. Но сказать-то он мог. Неужели он думает, что я… Как ребенок, честное слово…

Сашка Ивакин стоял в вагоне, прижавшись лицом к окну. Перекликались гудки. В гудках этих Сашке слышался звук печальной трубы дальних странствий. Перрон был пуст, и дежурный уже ушел в теплую светлую комнату, где мигают разноцветные лампочки автоблокировки, слышатся диспетчерские переговоры.