Сашка поднялся, натянул до подбородка мешок и прямо в нем попрыгал к костру.

Сапсегай налил чай в кружку, протянул ему.

— Как называется, когда в магазине товар проверяют? — спросил Сапсегай.

— Инвентаризация. Переучет, — обалдело пробормотал Сашка.

— Вот! Переучет. Переучет жизни. Прежде чем помереть, надо… сдать дела. Так говорю? Я хочу сдать. Я должен отвести тебя на место, где погиб первый, где розовая птица и где я убил второго. Я их не трогал. Они там, где есть. Пойдешь?

— Конечно! — сразу ответил Сашка.

— Идти долго. Стадо бросать нельзя. Оленей просто так гнать тоже нельзя. Будем кочевать как обычно, когда думают об оленях. Ягель растет точно дерево. Десять лет — это ягель-ребенок. По этому маршруту лет тридцать стадо никто не водил. Так сообщу в колхоз. Ягель богатый. Будем идти на север. К весне будем на месте.

— Хорошо, — сказал Сашка. — Я остаюсь до весны.

— Тебе надо остаться. У тебя поспешность и страх. Я тебя вылечу.

— Я остаюсь. Но я должен что-нибудь делать.

— Помощником пастуха. Для пастуха у тебя нет глаз.

Сашка внимательно глянул на старика.

— Хорошо, Сапсегай.

Синий снег падал на тундру. Он смешивался с пожухлой травой, скапливался у подножия кустов, в ложбинах. Снег был сухим, и ветер переметал его, собирал маленькие костры, оголял плоские участки земли. От этого ветра и снега казалось, что над тундрой, над плоским пейзажем высоких широт, висит пелена тумана.

По тундре бежал пастух Помьяе, единственный чукча в интернациональной бригаде Сапсегая, бежал по обычаю чукотских оленеводов с палкой на плечах, кисти рук заброшены за палку. Он бежал легко, как олень, и казалось, что бег для него естественное состояние, как дышать или спать.

Неожиданно Помьяе замедлил бег и свернул в сторону. Шаг его стал бесшумным. Он подошел к узкому сухому оврагу, заросшему зарослями низкого полярного ивняка.

Сашка Ивакин с ножом в руках срезал ивовые ветки, складывал их в кучу. Рядом валялась двустволка.

Помьяе, улыбаясь, лег на кочку и поскреб ногтем пальца о палку. Сашка выпрямился. Помьяе за его спиной ткнул палку в кустарник. Сашка наклонился, взял ружье, стал вглядываться в мутную пелену кустарника впереди.

— Опять проиграл, — сказал за спиной Помьяе. — Не умеешь угадывать звук.

Сашка бросил ружье. Из-за ворота кухлянки вынул пачку папирос.

Они сидел и курили.

— Захвати. — Сашка кивнул на кучу веток. — Ольга просила.

— О-о-ль-га просила, — бездумно пропел Помьяе.

— Чему радуешься?

— Зима скоро. Придем на Гусиное озеро, возьмем нарты. Ух! Сто километров сюда, сто туда. Олени бегут… Зимой хорошо.

— А кто написал, не знаю, — тихо сказал Сашка.

— Зимой хорошо, — утвердил Помьяе.

— Иди в ярангу. Я подежурю.

— Ага, — согласился Помьяе. — Стадо там… Я бегал, кругом след смотрел. Волка не видно. Двух зайцев спугнул.

— Иди!

— Беги! — поправил Помьяе. — Пастух не ходит. Он бегает. Сапсегай где?

— В тундру ушел. Травки какие-то собирает.

— Со-бирает тра-ав-ку, — пропел Помьяе. — Стадо там.

Он легко поднялся, взял палку и снова в бездумном беге поплыл над тундрой.

Сашка вылез наверх.

— Ивняк возьми! — крикнул он.

Помьяе описал кривую и подбежал к веткам. Сашка вскинул двустволку на плечо и пошел по кочкам, тяжкий человек в кухлянке. Поземка тут же заметала следы. Сашка оглянулся. Исчез овраг, исчезла фигура Помьяе, и Сашка встряхнулся и побежал. Бег получался тяжелый, мешали кочки. Но Сашка бежал и бежал, пока не вынырнула впереди темная масса оленьего стада. И тут Сашка перешел на шаг, дернул шнурок кухлянки, потом снял шапку, привязал ее к поясу. Снял очки. И стал сразу коричневым человек в меховой одежде неопределенной национальности.

— Он прячется от меня, — говорила Лена. — Наверное, ему плохо совсем, и он прячется. Он всегда был сильный и… глупый. Теперь-то я это знаю.

— Не знаю, — сказал Никодимыч. — Он же не пишет.

— Иногда я думаю, что вы в заговоре с ним. И все о нем знаете.

— Как в кино? — спросил Никодимыч.

— Давайте я вам свитер свяжу, — предложила Лена. — Я, Никодимыч, вязать научилась.

— Свяжи, — согласился Никодимыч.

…Лена шла по тихой улице, где жил Никодимыч. Деревья стояли по-осеннему голые. Осенний луч солнца пробивался из-за туч на тихую улицу. На детской площадке неторопливый ребенок тихо возился с мокрым песком.