— Я вам очень благодарна за это, мистер Ферно. — Она протянула руку, чтобы заполучить шкатулку.

Однако Джошуа Ферно не спешил с ней расстаться.

— Я пришел для того, чтобы поговорить с вами.

— Я в самом деле чувствую себя очень скверно.

— Душа моя, я читал это сегодня с половины четвертого утра. Я не мог оторваться. — Твердость и решительность его тона не оставляли шансов на то, что его можно остановить. Линк как-то сказал, что Большой Джошуа всегда поступает по-своему. Он не отрывал от нее глаз, и Мэрилин казалось, что этот взгляд оказывает на нее какое-то физическое воздействие. Мэрилин продолжала держать дверь открытой. Ей пришло в голову, что он не может не заметить, насколько разителен контраст между его великолепным особняком и этой грязной хибарой, и она нагнулась, чтобы убрать ночную рубашку Рой и чулок Нолаби.

— Не надо этого делать, — сказал Ферно. Складной стул страшно заскрипел, когда он опустился на него. — Я ненавижу всю эту суету.

На подоконнике стояла тарелка с яйцами, и Мэрилин отнесла ее на кухонный стол.

— Ради Бога, садитесь. — Он смотрел на Мэрилин до тех пор, пока она не повиновалась его приказу. — Очевидно, вы и есть Рейн.

Мэрилин почувствовала ком в горле и опустила глаза.

— Вроде того.

— Прежде чем двигаться дальше, скажу: меня информировали, сказали вполне нелицеприятно (это сделала моя Би-Джей), что в тот день я вел себя по-скотски. Я был в стельку пьян и слеп, но помню, насколько был примитивен. — Его голос зазвучал несколько спокойнее.

Мэрилин догадалась, что Джошуа Ферно извиняется.

— Я понимаю, — со вздохом сказала она. — Все в порядке.

Джошуа Ферно дотронулся ладонью до шкатулки.

— Чертовски интересные рассказы, мастерская работа…

— Думаю, что это так…

— Только очень хороший и тонко чувствующий человек мог написать их. И он был таким человеком… Тонким, порядочным человеком Рейн…

— Мэрилин.

Он вынул смятый носовой платок и громко высморкался.

— Мне никогда не приходилось говорить о нем раньше. Ни с Энн — это моя жена, ни с Би-Джей. — Он на мгновение замолчал. — Вы помните рассказ «На побывке»?

— «Дома на побывке». Это поток мыслей летчика, возвращающегося с войны в спокойный, благополучный дом.

— Да, «Дома на побывке»… Там он говорит о неоднозначном отношении ко мне. — В глазах Джошуа Ферно блеснули слезы. — Господи, он стыдился того, что завидовал мне! Какая удивительная невинность и чистота! Разве он не понимал, что моей целью было заставить всех, в том числе и его, поклоняться моему величию?

— Мистер Ферно…

— Джошуа.

— Я не могу вас так называть! — вдруг рассердилась Мэрилин и приложила мокрый от слез платок ко рту. Как могла она повысить голос на этого важного, немолодого, знаменитого монстра? Его щеки тут же затряслись. Чтобы смягчить свою резкость, она негромко пробормотала: — Зависть — это одна из форм восхищения. Линк восхищался вами. Он не мог сказать вам об этом… Он чувствовал ваше превосходство.

— Загадка отцовства, вечная, неразрешимая загадка. Даже когда ты не имеешь намерения бросить большую тень, ты ее все-таки бросаешь. — Джошуа поднялся, подошел к окну, постучал костяшками пальцев по пыльной раме. — Мне было всего двадцать три года, когда он родился… Смешное, розовое, беспомощное создание с моим ртом, моими глазами, а как выяснилось позже, и с моим шнобелем. Вот вам другой Джошуа, но у него есть вещи, которых не было у меня, — большой дом, одежда, уроки верховой езды, тенниса и плавания, автомобиль с открытым верхом… Работа!.. Я был гордым отцом, однако со временем стало ясно, что ему ничего этого не нужно, чтобы он сделался лучше меня, добрее.

Он говорил с таким отчаянием, что Мэрилин снова стала успокаивать его.

— Может быть, вы были таким в молодости?

— Я? Нет, это смешно, Мэрилин. Вы даже не можете представить себе, насколько это абсурдно. Перед вами ренегат и перебежчик. Если бы я не стал писать, я придумал бы себе еще какую-нибудь эффектную маску… Либо быть во главе толпы, как сейчас, либо на электрическом стуле. Я бесцеремонный шельмец, любитель красивой жизни, изысканных ликеров, красивых женщин, роскошных домов, шикарных автомобилей, знакомств с богатыми и знаменитыми и отъявленный карьерист. Вам одной я признаюсь… В компартию я вступил не потому, что мое сердце обливалось кровью при виде того, как капитализм душит человечество а потому, что это сделало мне рекламу.

В его низком, звучном голосе чувствовались напор, сила, какой-то магнетизм. Как она узнала позже, подобные исповеди в узком кругу были для него делом привычным.

— Линк любил вас, мистер Ферно, он говорил мне об этом.

— Он действительно любил меня? — Джошуа повернулся. Слезы катились по его щекам. — Господи, как я любил его!

— Он знал это.

— Каким образом? Мы такие разные… Он всегда поразительно скромно оценивал то, что делал сам. Если бы вы только знали, как часто я подбивал его на то, чтобы он перестал скромничать, заявил о себе… Чтобы он был таким, как его отец… Как будто этот Богом проклятый мир нуждается в двух Джошуа Ферно! — Он прижался седовласой головой к оконному стеклу. — Как вы будете жить, как будете идти по этой вонючей, дурацкой жизни? — Послышались рыдания — какие-то скрипучие, неестественные звуки, затем он снова стал громко сморкаться. — Дорогая, у вас не найдется чего-нибудь выпить?

— К сожалению, нет.

— Даже хереса для приготовления соуса?

Мэрилин покачала головой.

— Чувствую боль, невыносимую боль, — сказал Джошуа.

— Понимаю, — вздохнула она. — Мистер Ферно, могу предложить чай.

— Чай? Помоги мне Бог! Моя мать всегда готовила чай, используя одну и ту же заварку два или три раза, чтобы облегчить свое путешествие по юдоли слез.

Приняв это за согласие, Мэрилин зажгла горелку, наполнила водой чайник.

— Когда Линк приехал домой, — сказал Джошуа, сопровождая Мэрилин, он был страшно взвинчен… Прямо сплошные обнаженные нервы… Он хорошо описал это в рассказе «Дома на побывке». Перед войной он был спокойным, вдумчивым ребенком. Заядлый книгочей… Да, настоящий книжный червь… Однажды я застал его с моим экземпляром «Улисса». Я сказал, что не хочу, чтобы мой сын превратился в рохлю и бабу, и дал ему хорошего пинка под зад.